Элинор Глин - Возрождение

Мои мысли обратились к Морису как к связующему звену — должно быть, герцогиня видела его, но я сам последнее время очень мало встречался с Морисом, — как он мог знать, что я работаю порывами.

— Это сказал вам Морис? — спросил я.

— Морис? — ее милые глаза широко раскрылись, у нее была привычка иногда, снимая очки, щурить их. — Не предполагаешь ли ты, что я была на пикнике, сын мой, и повстречалась с Морисом?

Я не посмел спросить, кто был ее осведомителем.

— Да, я работаю несколько дней подряд, а потом у меня нет больше мыслей. Как бы то ни было, это довольно-таки жалкий труд и не похоже, что он найдет издателя.

— Доволен ты своей секретаршей?

Это было сказано с видом полнейшего равнодушия. Тут не заключалось значения, которое вложила бы в свой тон мадам де Клерте.

— Да. Она удивительно прилежна — невозможно ни на мгновение оторвать ее от ее работы. Думаю, что она считает меня жалким созданием.

Глаза герцогини, теперь полуприкрытые, зорко наблюдали за мной.

— Почему она должна думать это? Ведь ты же не можешь в конце концов, драться.

— Нет… но…

— Поправляйся, мой мальчик, и тебя оставят все эти самосозерцательные фантазии. Самоанализ хорош для людей, сидящих на месте. Они воображают, что играют такое же значение для Господа Бога, как армейский корпус.

— Вы правы, герцогиня, поэтому я и говорю, что мисс Шарп, моя машинистка, по всей вероятности, считает меня жалким существом — когда я диктую, она приходит в соприкосновение с моими мыслями.

— Но ты должен властвовать над своими мыслями…

А затем, совершенно изменив тему, она заметила:

— Ты влюблен, Николай?

Я почувствовал, что мое лицо залила горячая краска. Можно ли придумать более идиотскую вещь? Я веду себя глупее девчонки. Снова я злобствовал на физическую слабость, отражавшуюся на моих нервах.

— Влюблен? — я рассмеялся с некоторой досадой. — В кого я могу влюбиться, дорогой друг. Ведь вы не выскажете предположения, что это чувство могут вызвать Одетта, Корали или Алиса?

— О, они, может быть и нет, они предназначены только для чувственности мужчин. Они — экзотические цветы нашего времени — и, в своем роде, также бывают полезны, хотя я лично и питаю отвращение к этому типу; но разве нет кого-либо другого?

— Соланж де Клерте, Дэзи Ривен, — обе замужем.

— Это не мешает, — заявила герцогиня, размышляя. — Ну, ну, некоторые из моих раненых выказывали, как раз, твои симптомы — и, почти немедленно, я открывала, что это было благодаря тому, что они влюблены, и, нужно тебе сказать, мысленно, в воображении, а это самый опасный род влюбленности. Если виной хорошенькое личико, то сильно помогает хороший сон и новая книга.

— В моей любви не было бы смысла, герцогиня.

— Это зависело бы от женщины. Ты нуждаешься в сочувствии и направляющей руке.

…Сочувствие и направляющая рука…

— Когда я был мужчиной, я любил направлять и управлять.

— Мы все переживаем перемены. Мне нравится моя собственная постель, но вчера ночью прибыла лишняя партия раненых — и я должна была уступить ее тому, чья спина была сплошным нарывом, иначе ему пришлось бы лежать на полу. Что ж ты хочешь, а? Мы должны научиться приспособляться к обстоятельствам, сын мой.

Внезапно передо мною встала картина храбрости этой благородной женщины, ее неизменная готовность ко всему, ее здравый смысл, ее сочувствие человечеству, ее бодрость — я никогда не слышал, чтобы она жаловалась или выражала неудовольствие, даже, когда судьба унесла под Верденом ее единственного сына. Подобные ей — это слава Франции, а Корали, Одетта и Алиса кажутся превращающимися в ничто.

— Война окончится этой осенью, — сказала она мне, — и тогда начнется трудное для нас время. Не открытые сражения, а ссоры из-за всего света. Но ты доживешь еще до того, чтобы увидеть Возрождение, Николай, так что приготовься к этому.

— Что же я смогу сделать, дорогой друг? Если бы вы знали, как мне хочется делать что-либо.

— Твоя первая обязанность — выздороветь. Пусть тебя починят, — так сказать, закончат, — а затем женись и заведи семью, чтобы помочь заполнить место тех, которые погибли. Когда я была молода, хорошим тоном считалось иметь не слишком много детей, но теперь Франция нуждается в них и Англия тоже. Вот твой долг, Николай.

Я поцеловал ее руку.

— Если бы я мог найти женщину подобную вам, — вскричал я, — я боготворил бы ее.

— Ну, ну! Таких, как я, сотни: когда я была молода, я жила так, как живет юность. Ты не должен настраиваться слишком критически, Николай.

Тут ее позвали в одну из палат, и я самостоятельно заковылял вниз по лестнице — лифт не работал. Спуск был болезненным и, достигнув нижнего этажа, я почувствовал себя разгоряченным и усталым. Были совсем уже сумерки, но свет не был еще зажжен. В конце коридора промелькнула тоненькая фигурка. Я не видел ясно, но мог бы поклясться, что это была мисс Шарп. Я окликнул ее, но никто мне не ответил, так что я вышел, а догнавший меня девяностолетний слуга помог мне сесть в мою, запряженную одною лошадью, викторию около домика привратника.

Мисс Шарп и герцогиня. Почему же, если это так, мне никогда не говорили об этом? Как только Морис вернется, я должен буду заставить его навести справки об этой девушке. Пока что, я собираюсь поехать в Версаль. Я не могу больше вынести Парижа, а массажист может приезжать туда, расстояние не так уж велико.

Как я люблю Версаль — милейшую старую дыру на земле! (Не понимаю, почему люди употребляют подобный жаргон! Я написал эти слова, как точное отражение моих мыслей, и ничего не может быть неточнее для описания Версаля. Он настолько далек от «милейшего», как только может быть, так же, как он и не «дыра»). Это величайший монумент, какой когда-либо воздвигало тщеславие одного человека и, как все выходящее из ряда вон, останавливает на себе внимание и заинтересовывает. Если Великий Монарх и расточил миллионы, чтобы создать его, то Франция пожала биллионы из карманов иностранцев, приезжавших посмотреть на него. Таким образом, все хорошо сделанное приносит пользу. Каждая статуя — мой личный друг, и с детских лет я был влюблен в восхитительную нимфу с раковиной в глубине подковообразного спуска по пути к зеленой лужайке с правой стороны. У нее на спине две ямочки — и мне приятно прикасаться к ним.

Почему я не приехал раньше? Теперь я умиротворен. Каждый вечер Буртон вывозит меня в кресле на террасу посмотреть на закат с вершины ступеней. Лучшие произведения искусства покрыты футлярами из цемента и соломы, но менее значительные боги и богини предоставлены своей судьбе.

А около меня сидят полные мира семьи — старый господин, солдаты в отпуску, красивая военная вдова с большой белой собакой, дети с лопаточками, — и все смотрят на великолепное небо, сидя группами на небольших железных садовых стульях.