Анри Барбюс - Огонь. Ясность. Правдивые повести

Перед этой неприкрытой наготой мученика, который носил на своем теле явные следы выборов в скупщину, левые, как один человек, закричали: «Убийцы!»

И слово это было адресовано господину Максимовичу, всем его присным и его хозяевам, потому что всем было ясно, что на злосчастном Ристиче, на этой живой мишени, отпечатались следы звериных лап всей банды, начиная с последнего полицейского и кончая его величеством королем.

Но вот среди негодующих голосов все чаще и чаще слышалось: «Скандал, безобразие!» Это негодовали совсем по другому поводу.

«Скандал» — принести голого человека в священные пределы парламента, обнажить перед всеми язвы страстотерпца, жертвы существующего режима. И этот вой заглушил человеческие голоса.

Конечно, господин Максимович почувствовал себя неловко и был несколько смущен таким оборотом дела. Конечно, он охотно пожертвовал карьерой полицейского комиссара Соколовича, который не догадался убрать следы своей «работы», или, на худой конец, ее объект, и тем допустил неосмотрительность и небрежность при выполнении полицейских обязанностей. Соколович был сменен, и против него возбудили дело.

Но мнение людей респектабельных оказалось более весомым и авторитетным, чем соображения злонамеренных искателей правды, и первые были больше всего оскорблены скандалом, разыгравшимся в скупщине.

Помилуйте, где же это видано! Можно ли более дерзко поднять руку на буржуазный порядок, более святотатственно нарушить мирное существование буржуазии, чем разорвать привычные завесы, обнажить человека, показать его таким, каков он есть. Если уж вам угодно показывать нам голого человека, пожалуйста, подымите распятие, оно, по крайней мере, молчит, ничего не слышит, ничего не видит. И тогда уж можно творить то, что бунтовщики назовут преступлением. Но вкладывать персты в раны, срывать публично пелены и показывать на живом теле, что делает с человеком из народа этот общественный строй, — вот это действительно непередаваемый, неслыханный скандал!

Зной, тишина. Жужжат мухи, мелькая в раскаленном воздухе черными роями. Редкие прохожие осторожно пробираются в узкой полоске тени у самых стен сереньких домиков, застывших в дремоте вокруг площади деревни Кавада провинции Сантандер. Деревня эта очень похожа на многие-многие испанские и баскские села. В прежнее время, когда носили национальную одежду, она была, вероятно, живописнее, но и теперь сколько тут испанской красочности, сверкающего солнца и как четко вырисовываются очертания гор и силуэты смуглых людей.

За окнами одного из домов, кроме жужжания мух, слышен мерный однообразный гул. Там школа. Внутри она похожа на любую школу в мире. Мрачные, угрюмые стены — скорлупа школы — не изменятся, пока само общество не сбросит свою старую скорлупу. Ровные ряды низеньких парт, над ними ряды темноволосых детских головок (черные шарики над черными квадратами), а посредине, словно великан среди лилипутов, стоит школьный учитель.

Как и все его собратья на всем земном шаре, он должен совершать чудеса уменья и терпенья, чтобы овладеть вниманием тридцати детских головенок и вложить в них небольшую долю познания громадного мира живой действительности.

Школьного учителя деревни Кавада звали Бальдомеро Сори. Он был человек спокойный, простой и хороший. Все говорили про него: «Очень добросовестный». В тесном сельском мирке его пунктуальность вошла в поговорку. Случись ему когда-нибудь опоздать на урок, люди решили бы: «Значит, часы у нас испортились».

В его взглядах была такая же светлая честность, как и во всей его жизни, а потому убеждения учителя Бальдомеро не всем были по нутру, особенно его воззрения на человеческую солидарность и сотрудничество. Кое-кто говорил про него: «Эге, да он красный!» Но даже те, кто в глубине души, своей придавленной рабской души, дивился, что можно быть «красным» и вместе с тем честным, невольно уважали Бальдомеро Сори.

Совсем иначе относились к нему две главенствующие в деревне особы, носившие черную сутану, — настоятель церкви и его викарий. Оба они ненавидели школьного учителя за его сатанинские взгляды на свободу и общественное благо, тем более ненавидели, что Бальдомеро был человеком безупречным.

Священник и викарий установили над школой надзор, памятуя, что школа — это мастерская, где формируется мысль подрастающего поколения, что надо крепко держать ее в руках, если не хочешь выпустить из рук будущее.

Не так давно был в Испании человек по имени Франсиско Феррер {45} , стремившийся избавить школу от гробовой тени церкви. Феррера расстреляли. Пули изрешетили его грудь, прервав последний, предсмертный возглас, выразивший весь смысл его жизни: «Да здравствует школа!»

После такой победы испанское духовенство еще свирепее ополчилось на школу, пользуясь поддержкой королевской династии (ее портретная галерея представляет собой богатейшую коллекцию подлейших выродков различных эпох), а затем столь же усердной поддержкой фашистской диктатуры. Где владычествует военщина, там правят и попы. И все эти хозяева страны объединенными усилиями возрождают в ней времена инквизиции. Право, ловкачам-краснобаям, пытающимся убедить испанский народ, что в силу непререкаемого закона прогресса он с каждым днем становится все счастливее и свободнее, надо обладать величайшей изворотливостью, чтобы преуспеть в этом мрачном шутовстве.

Итак, приходский священник и викарий, его тень, ненавидели прямодушного и «чересчур независимого» школьного учителя, врага вдвойне для них опасного, ибо он пользовался всеобщим уважением. Однако ни в его поступках, ни в словах явной крамолы обнаружить они не могли и, чтобы расправиться с ним, решили повести подкоп.

В многострадальной Испании священники облечены правом вторгаться в школу для наблюдения за преподавателем и воспитанниками.

В тот день, о котором я хочу рассказать, во время урока дверь в школу вдруг распахнулась, и в ярком прямоугольнике света появились две черные фигуры. Они вошли в притихший класс, уселись и стали слушать.

Сори, нисколько не смутившись, спокойно продолжал вести урок. За партой стоял маленький Хуанито. Оробев от появления священников, а может быть, просто пропустив мимо ушей объяснения учителя, он растерянно бормотал:

— Справедливость… равенство… равенство…

Священник вскочил и, наступая на мальчугана, закричал:

— Это что еще такое?!

Перепуганный Хуанито совсем смешался и, разинув рот, умолк. Четырнадцатилетний Руис, лучший ученик в школе, решил показать, что он слушал учителя внимательно и все хорошо понял. Он поднял руку и, встав за партой, отчеканил: