Анри Барбюс - Огонь. Ясность. Правдивые повести

Но в учении его было нечто более благородное и возвышенное, нежели та сила, с какой сквозь лживые выдумки и заблуждения теоретиков христианства пробила себе дорогу истинная мысль Иисуса, — средоточием новой религии оказался глубоко человечный образ Иисуса, и как раз он-то и придал ей особую значительность и привел ее к торжеству.

Образ богочеловека, трудящегося бок о бок с другими, страдавшего и преследуемого богачами и священниками, полюбился народу, который без колебаний принял эту религию. Бедняки поддерживали и защищали ее всеми силами тела и души. Они не распознали, что вся эта моральная красота обманчива и построена на песке, так как одно и то же существо не может быть и богом и человеком. Бог, выступающий в облике человека, был бы не чем иным, как простым обманщиком, а его земные страдания — чистейшим надувательством. «Только человек может быть человеком». Народ прямодушен и прост, и когда он верит — пусть ошибочно или нет — в какую-нибудь доктрину или в какое-нибудь существо, он всячески поддерживает их.

В первые века христианство было религией несчастных и обездоленных. В быстром распространении христианства и победе его повинен международный пролетариат того времени. Это было действительно массовое, классовое движение. Отсюда — огромный авторитет христианства, несмотря на изъяны, противоречия и лживые утверждения основных его догм.

Церковь же, обязанная своим возвеличением народу, быстро отреклась и отвернулась от него. Она превратилась в реакционную опору государства и после распада Римской империи стала точным слепком с нее. Иисус, настоящий Иисус, и те, кто следовал за ним, были ей чужды. Кровавая история церкви — тяжкое оскорбление для всех верующих.

И вот сегодня грандиозная драма возобновляется. Мир всколыхнула великая идея новой социальной организации и возрождения человечества. Она направлена против существующего чудовищного общественного строя, против алчности и жестокости нынешней Цивилизации, которая проникнута духом распада и разложения; как это было когда-то в античном мире. Идея эта — в руках эксплуатируемых и угнетенных. Она восторжествует под знаком серпа и молота, как некогда восторжествовало христианство под знаком креста.

Но в новом учении нет и намека на идею смерти, этой непоколебимой стены христианского суеверия. Оно опирается не на фантастику и сверхъестественное, не на небеса и смерть, а на торжество разума и жизни, на такие же ясные и четкие законы, какие управляют силами природы.

Вот почему сейчас у человечества в руках все возможности не только для достижения победы, но и для упразднения на будущие времена цепких реакционных режимов, возглавляемых паразитами и их верным, неразлучным союзником: церковью.

Вы приходите с поверхности земли. Там, наверху, вы видели мир, омываемый светом небесным. Камни мостовой в маленьком городке золотятся от солнца, точно плоды. На пороге своего дома хозяйка выколачивает соломенный коврик. Через открытую дверь доносится бульканье — на темной печке, разукрашенной золотыми узорами, в кипящей воде пляшут стручки фасоли. Вяжет старушка, и руки ее, соединяясь, плетут нечто вроде гнезда. Пестрая ватага ребятишек галдит и кричит на все голоса.

А теперь вы в шахте. Пришелец сверху, поглядите же на обитателей подземелья!

— Но я ничего не вижу.

— Подождите немного, привыкнете.

Здесь плохо пахнет. Мы приближаемся к источнику зловония — это какая-то черная масса. Вагонетка? Нет, живое существо. Приглядитесь, и вы узнаете в нем лошадь, настоящую, живую лошадь. Разумеется, у нее нет клички: кто будет ее звать в этой тьме? Зажигаем фонарь и видим, как разбегаются от кормушки крысы. Лошадь никогда не ест своего корма — он слишком грязен.

— Но чем же она жива?

— Никто не знает, ведь она не умеет говорить.

Спит она прямо на рельсах для вагонеток, а под рельсами пастил; стоит на него надавить — и сквозь щели сочится и брызжет вода.

У лошади гноятся ноги. Эту болезнь называют жабой или гнилью. Ее рыхлые копыта действительно похожи на жаб.

От истощения лошадь давно уже потеряла зубы и ослепла, у нее облезла почти вся шкура. И сама она неотделима ог этого грязного болота, от этой вселенской могилы.

Ее обязанность — таскать за собой по рельсам вдоль узкого штрека тяжелую вагонетку с углем. Но без принуждения лошадь не сдвинулась бы с места. Она слишком устала. Весь груз, который она тянула на протяжении своей жизни в шахте, давит на нее и пригибает к земле.

Чтобы заставить лошадь идти, приходится оттягивать безжизненную нижнюю челюсть, привязывать к языку веревку и тащить за нее. Лошадь давно привыкла к боли, но когда у нее начинают вырывать язык, она не выдерживает и подается вперед и тащит вагонетку, ударяясь о стойки крепления, об острые выступы породы, которые задевают у нее за живое мясо. В одном месте кровля штрека нависает так низко, что лошади приходится ползти на коленях. И она ползет, и ее при этом бьют.

— Кто же делает это?

— Люди.

Шкура висит на ней клочьями, на каждом суставе у нее либо трещина, либо язва, либо зияющая рана. Если бы здесь было светлее, то, наверное, мы увидели бы ее кровоточащее сердце, подобно тому как видно его у фальшивого бога, намалеванного в церквах. Но света нет. Наверху, на земле, можно наслаждаться благодатным дождем, свежестью ветра, запахом воды, лучами солнца. Даже мороз по-своему ласкает. Здесь, внизу, — могила, здесь постоянно живут только черви и старая лошадь.

— Это ужасно!..

— Слишком мягко сказано. Но еще ужасней, что таких подземных лошадей множество — в одной только Франции их десять тысяч. Не станем утверждать, что в таком положении находятся все лошади в шахтах. Вам всегда могут указать на какое-то исключение. Но среди этих десяти тысяч огромных адских призраков сколько найдется таких, которые не в силах сразиться даже с крысой, у которых вытекли или выколоты глаза, гниют ноги или разрывается чрево, как у роженицы при схватках. Сколько из этих существ кричит от страданий? Лошади редко кричат. Здесь это можно услышать.

— А эта лошадь сейчас не работает?

— Потому что мы здесь. Ей выпала небольшая передышка, обычно она работает двадцать четыре часа в сутки.

— Двадцать четыре часа из двадцати четырех?

— Ну да. Три смены шахтеров, каждая по очереди, пользуются той же лошадью — арифметика простая. У нее выматывают силы, лишая ее сна, загоняют насмерть этот живой механизм. И хоть она служит меньше, такая система выгодна предпринимателю.

— Если бы не лошадь, то вместо нее пришлось бы мучиться человеку.

— Работа не должна быть пыткой ни для кого.