Готхольд Лессинг - Драмы_Басни в прозе

Саладин

(перелистывая книгу)

(Громко.)

(Устремляясь к ним.)

Зитта

Саладин

(храмовнику)

(Рэхе)

Зитта

Храмовник

(Падает к его ногам.)

Саладин

(поднимая его)

При молчаливых взаимных объятиях всех участников явления занавес опускается.

{150}

Я лежал у ручья в глухой чаще леса, где мне не раз удавалось подслушать разговор зверей, и под тихий плеск его струй старался облечь один из моих вымыслов в тончайший поэтический наряд, столь излюбленный басней, избалованной со времен Лафонтена. Я размышлял, выбирал, отбрасывал, лоб мой пылал… Все напрасно — лист бумаги, лежавший передо мной, оставался все так же девствен. В раздражении я вскочил… но что это? Передо мной стояла она сама — Муза басни {151} .

И она сказала мне, улыбаясь:

— Ученик мой, к чему эти бесплодные усилия? Правда нуждается в прелести басни; но нуждается ли басня в прелести гармонии? Смотри не пересоли. Довольно и вымысла поэта; изложение же пусть будет непринужденным, это дело прозаика, как смысл — дело мудреца.

Я хотел было ответить ей, но Муза уже исчезла. «Исчезла? — спрашивает меня читатель. — Да ты небось просто решил нас провести! Жалкие выводы, к которым привела тебя твоя беспомощность, ты вложил в уста Музы! Впрочем, довольно обычный прием…»

Великолепно, читатель! Никакая Муза мне не являлась. Я просто рассказал тебе басню, из которой ты уж сам позаботился вывести мораль. Я не первый и не последний из тех, кто вкладывает свои измышления в уста божественного оракула и потом выдает их за его афоризмы.

— Эх вы, бедняги муравьи! — сказал хомяк. — Ну стоит ли все лето трудиться, чтобы собрать такую малость? Посмотрели бы вы на мои запасы!

— Если они больше, чем это тебе необходимо, — отвечал ему муравей, — то верно поступают люди, когда разрывают твои норы и опустошают твои кладовые, а тебя самого заставляют платиться жизнью за твою разбойничью жадность!

Лев приблизил к себе одного потешного зайца.

— А правда ли это, — спросил его как-то заяц, — что вас, львов, легко отпугнет любой петух своим жалким криком?

— Что правда, то правда, — отвечал ему лев, — да и вообще, надо признать, что мы, крупные звери, не лишены подчас маленьких слабостей. Ты вот, к примеру, слыхал небось про слона, что его бросает в дрожь от хрюканья свиньи.

— Да ну? — удивился заяц. — Что ж, тогда мне понятно, почему и мы, зайцы, дрожим от ужаса, заслышав лай собак.

Осел взялся тягаться с охотничьей лошадью, кто из них прибежит первым. Он сразу отстал, и его осмеяли.

— Знаю я, в чем тут дело, — сказал осел. — Месяца три назад я наступил на колючку, у меня и сейчас все нога болит.

— Прошу извинения, — сказал проповедник Лидергольд, — если моя сегодняшняя проповедь не была столь глубокой и поучительной, как того можно бы ожидать от верного последователя Мосгейма {152} . Неделю назад я надсадил горло и, как вы сами слышите, до сих пор все сиплю.

— Отец зверей и людей, — сказала лошадь, приблизившись к трону Зевса, — меня называют одним из прекраснейших созданий, какими ты украсил мир, и мое самолюбие велит мне этому верить. Но не следует ли все же кое-что во мне улучшить?

— А что, по-твоему, требует улучшения? Говори! Я готов выслушать твои советы, — отвечал ей бог с милостивой улыбкой.

— Выть может, — продолжала лошадь, — я могла бы бегать еще быстрее, если б ноги мои были подлинней и потоньше; лебединая шея не обезобразила бы моего облика; широкая грудь придала бы мне силы; и раз уж ты предназначил меня возить на себе твоего любимца, человека, то не худо бы сотворить меня прямо вместе с седлом, которое так и так кладет мне на спину мой благодетель-всадник.

— Хорошо, — сказал Зевс, — погоди-ка минутку!

Зевс с серьезным видом произнес заветное слово творения. И вот в прах хлынула жизнь и возникла организованная материя, и перед троном оказался… уродливый верблюд.

Лошадь взглянула на него и содрогнулась от омерзения и ужаса.

— Вот они длинные и тонкие ноги, — произнес Зевс, — вот она лебединая шея; вот она широкая грудь, а вот и естественное седло! Хочешь ли, лошадь, я тебя так преобразую?

Лошадь вновь содрогнулась.

— Иди же, — продолжал Зевс, — и пусть этот случай послужит тебе уроком. На сей раз я отпускаю тебя без наказания. Но для того, чтобы ты иногда с раскаяньем вспоминала о своей самонадеянности, да будет жить и оно, мое новое создание! — Зевс бросил на верблюда взгляд, закрепляющий его образ навеки. — А тебе, лошадь, уже никогда не взглянуть на него без дрожи!

— Назови-ка мне такого мудрого зверя, которому я не сумела бы подражать! — хвасталась обезьяна лисе.

Но лиса ей ответила:

— А ты назови-ка мне такого ничтожного зверя, которому пришло бы в голову подражать тебе.

Писатели моей нации!.. Нужно ли мне выражаться еще яснее?

Один общительный соловей так и не нашел себе друга среди лесных певцов, лишь завистники окружали его толпою. «Быть может, я найду его в других кругах», — подумал соловей и с доверием слетел на ветку к павлину.

— Прекрасный павлин, я тобой восхищаюсь!

— А я тобой, милый соловей!

— Так давай дружить, — предложил соловей, — ведь мы никогда не позавидуем друг другу; ты так же приятен для глаз, как я для слуха.

Так соловей и павлин стали друзьями.

Кнелер и Поп дружили куда больше, чем Поп и Аддисон. {153}

У одного пастуха свирепый мор погубил все стадо. Проведал об этом волк и пришел выразить свое соболезнование.

— Правда ли это, пастух, — сказал он, — что тебя постигло столь страшное несчастье? Неужели погибло все стадо? Милые, кроткие, жирные овечки! Мне жаль тебя до слез!