Готхольд Лессинг - Драмы_Басни в прозе

Юст.Рассказать тебе о нем?

Вернер.Что ты можешь мне рассказать? Отличная диспозиция, как я вижу, тебе не по разуму. Да я и не собираюсь метать бисер перед свиньей {38} . Возьми эти сто дукатов и передай майору. Скажи, что я прошу их тоже сохранить. А сейчас мне надо на рынок: я туда прислал две меры ржи, выручку он тоже может взять себе.

Юст.Вернер, ты пришел с наилучшими намерениями. Но мы твоих денег не возьмем. Оставь при себе свои дукаты, и сотню своих пистолей тоже можешь в любую минуту получить обратно в целости и сохранности.

Вернер.Как? Разве у майора еще водятся деньги?

Юст.Нет.

Вернер.Призанял где-нибудь, что ли?

Юст.Нет.

Вернер.На что ж вы живете?

Юст.Велим записывать наш долг, а когда записывать больше не хотят и вышвыривают нас на улицу, какую-нибудь вещичку закладываем из тех, что у нас еще остались, и перебираемся в другое место. Слушай-ка, Пауль, надо нам сыграть шутку со здешним трактирщиком.

Вернер.Он чинит неприятности майору? В таком случае я готов.

Юст.Что, если бы нам подкараулить его ночью, когда он уходит из трактира, и хорошенько вздуть?

Вернер.Ночью? Подкараулить? Двое на одного? Нет, никуда не годится.

Юст.А может, поджечь его дом?

Вернер.Поджечь? Э, парень, сразу видно, что ты был обозником, а не солдатом, фу!

Юст.Или обесчестить его дочь. Хоть она и уродина, каких свет не видывал.

Вернер.Ну, это, уж наверно, давно состоялось! И вдобавок, тут тебе помощник не нужен. Но в чем дело? Что случилось?

Юст.Пойдем, я тебе таких чудес нарасскажу.

Вернер.Да, здесь, видать, черт орудует.

Юст.Ну, идем же!

Вернер.Что ж, тем лучше! В Персию! В Персию!

Сцена изображает комнату фрейлейн Минны фон Барнхельм.

Минна, Франциска.

Минна (в неглиже, смотрит на свои часики). Очень уж мы рано поднялись, Франциска. День покажется нам долгим-предолгим.

Франциска.В этих злосчастных больших городах допоздна не поспишь! Кареты, ночные сторожа, барабаны, кошки, капралы {39} — все бесперечь громыхает, кричит, ругается, мяучит. Ночь, кажется, для чего угодно предназначена, только не для сна. Не угодно ли чашечку чая, сударыня?

Минна.Не люблю я чай.

Франциска.Я велю сварить шоколад из наших запасов.

Минна.Что ж, вели — для себя.

Франциска.Для меня? Пить шоколад в одиночестве — все равно что разговаривать сама с собою. Эдак время и вправду долго будет тянуться. Со скуки хорошо бы вам заняться своими нарядами и примерить платье, в котором вы пойдете на первый штурм.

Минна.О каком штурме ты говоришь? Я приехала сюда лишь затем, чтобы потребовать соблюдения условий капитуляции.

Франциска.А господин офицер, которого мы вытеснили и потом перед ним извинились, видно, человек не слишком-то благовоспитанный, иначе он попросил бы оказать ему честь и дозволить посетить нас.

Минна.Не все офицеры — Тельхеймы. По правде говоря, я послала слугу принести ему мои извинения, надеясь, что мне представится случаи что-нибудь разузнать у него о Тельхейме. Франциска, сердце говорит мне, что моя поездка закончится счастливо, что я найду его.

Франциска.Сердце, сударыня? Сердцу особенно доверять не следует. Сердце только и знает, что нашептывать нам то, что уже сказал язык. А если бы язык, в свой черед, хотел вторить сердцу, то давно бы уж выдумали моду запирать рот на замок.

Минна.Ха-ха! Подумать только — рот на замке. Такая мода, право же, пришлась бы мне по вкусу!

Франциска.Уж лучше скрывать даже самые красивые зубы, чем каждую минуту открывать свое сердце.

Минна.Будто уж ты такая скрытная!

Франциска.Увы, нет, сударыня, но я хотела бы быть скрытной. Люди редко говорят о добродетели, им присущей, но тем чаще о той, которой им недостает.

Минна.Ай да Франциска, ты сделала верное замечание.

Франциска.Сделала? Разве делают то, что само собой приходит на ум?

Минна.А знаешь, почему мне пришлись по вкусу твои слова? Они во многом относятся к моему Тельхейму.

Франциска.А что у вас к нему не относится?

Минна.Друзья и враги утверждают, что нет на свете человека отважнее его. Но разве когда-нибудь он заводил речь об отваге? У него честнейшее сердце, но честность и благородство — слова, ни разу не срывавшиеся у него с языка.

Франциска.О каких же добродетелях он изволит говорить?

Минна.Ни об одной, ибо обладает всеми.

Франциска.Это я и хотела услышать.

Минна.Погоди, Франциска, мне вспомнилось, что он частенько говорит о бережливости. Скажу тебе по секрету, я-то думаю, что он расточитель.

Франциска.И еще одно, сударыня. Я часто слышала его речи о постоянстве и верности вам. А что, если этот господин оказался ветреником?

Минна.Замолчи, несчастная! Неужто ты всерьез это сказала, Франциска?

Франциска.Как давно он вам не писал?

Минна.Ах, после заключения мира я получила одно-единственное письмо.

Франциска.Значит, и вы мирное время виноватите! Странное дело! Мир ведь должен был исправить зло, сотворенное войной, а он, оказывается, разрушает доброе, что проявилось в войну. Не надо бы ему так озоровать! И давно ли у нас мир? Время кажется долгим и докучливым, когда нет никаких новостей. Много ли толку с того, что почта работает исправно: никто не пишет, потому что и писать теперь не о чем.

Минна.«Мир наконец заключен, и близится исполнение моих желаний…» — написал он мне. Но ведь всего один-единственный раз написал…

Франциска.Вот он и принудил нас поспешить навстречу исполнению его желаний. Ну да за это он у нас поплатится, как только мы его найдем! Впрочем, если желания этого господина уже исполнились, и мы здесь узнаем, что…

Минна (в страхе и возбуждении). Что он погиб?

Франциска.Для вас, сударыня, в объятиях другой…

Минна. Не мучай меня, Франциска. Дай срок, он тебе это припомнит! Ну да ладно, болтай еще, не то мы опять заснем. После заключения мира его полк был расформирован {40} . Кто знает, в какую пучину счетов и отчетов пришлось ему погрузиться? Кто знает, в какой полк его перевели, в какую загнали глухую провинцию? Кто знает, что за обстоятельства… К нам стучат!

Франциска.Войдите!

Те же и трактирщик.