Педро Аларкон - Треугольная шляпа, Пепита Хименес, Донья Перфекта, Кровь и песок

— Сенья Фраскита сказала правду, истинную правду! — поспешил заявить сеньор Хуан Лопес, угадав в донье Мерседес подлинную начальницу коррехимьенто и желая снискать ее расположение.

— Все правда! Все правда! — подтвердил Тоньюэло, следуя течению мыслей непосредственного начальника.

— Пока… все, — заключил коррехидор, обрадованный тем, что объяснения наваррки дальше этого не пошли.

— Итак, ты не виновата! — воскликнул дядюшка Лукас, склоняясь перед очевидностью. — Фраскита, моя любимая Фраскита! Прости меня за то, что я был к тебе несправедлив, дай мне обнять тебя!..

— Нет, уж это дудки! — отстраняясь, молвила сенья Фраскита. — Прежде чем обнять, я хочу услышать твои объяснения.

— Я дам объяснения и за него и за себя… — вмешалась донья Мерседес.

— Я их жду целый час! — произнес коррехидор, пытаясь придать себе важности.

— Но я подожду, — продолжала коррехидорша, презрительно поворачиваясь спиной к мужу, — пока эти сеньоры поменяются платьями… Лишь после этого я дам объяснения тому, кто их заслуживает.

— Пойдемте… Пойдемте поменяемся… — обратился мурсиец к дону Эухенио, радуясь тому, что не убил его, и все же глядя на него со свирепостью мавра. — Я задыхаюсь в вашем платье! Я был в нем так несчастен!..

— Потому что ты недостоин его носить! — ответил коррехидор. — Я же, наоборот, жажду его надеть, чтобы отправить на виселицу тебя и еще полмира в придачу, если объяснения жены меня не удовлетворят.

Донья Мерседес, слышавшая эти слова, успокоила присутствовавших мягкой улыбкой, свойственной тем рачительным ангелам, назначение которых — охранять людей.

Как только коррехидор и дядюшка Лукас вышли из зала, коррехидорша вновь опустилась на софу, усадила рядом с собой сенью Фраскиту и ласково и просто обратилась к слугам и домочадцам, толпившимся у дверей:

— Ну а теперь, мои милые, расскажите сами этой замечательной женщине все, что вы знаете обо мне дурного.

«Четвертое сословие» {42} придвинулось ближе, и все заговорили разом, перебивая друг друга; но кормилица, пользовавшаяся наибольшим уважением в доме, заставила всех замолчать и начала так:

— Должно вам знать, сенья Фраскита, что нынче ночью мы с моей госпожой находились при детях, поджидая хозяина, и, чтобы время быстрее шло, мы уже третий раз читали молитву, потому как, со слов Гардуньи, выходило, что сеньор коррехидор охотился за какими-то важными злодеями, и нам не хотелось ложиться, пока не узнаем всех новостей. Вдруг слышим шум в соседней комнате, где господа изволят почивать. Мы помертвели со страху, да делать нечего: пошли взглянуть! И тут — царица небесная! Видим: какой-то мужчина, одетый, как мой господин, но только не он (это был ваш муж), прячется под кровать. Тут мы как закричим истошным голосом: «Воры!» Прибежали альгвасилы и вытащили мнимого коррехидора из его убежища. Все узнали дядюшку Лукаса, и моя госпожа тоже. И как увидала она, что на нем мужнино платье, так сейчас и представилось ей, что он убил нашего хозяина, и она так жалобно запричитала, что камни и те, кажется, заплакали бы… А мы все кричим: «В тюрьму! В тюрьму! Вор! Убийца!» Тут еще и не такие слова были сказаны… а дядюшка Лукас прислонился к стене, как мертвый, и не может рта разинуть. Ну, а потом видит, собираются отвести его в тюрьму. «Что, говорит, я сейчас скажу, лучше бы мне никогда не говорить. Сеньора, я не вор и не убийца; вор и убийца моей чести находится в моем доме, он лежит в постели с моей женой».

— Бедный Лукас! — вздохнула сенья Фраскита.

— Бедная я! — тихо прошептала коррехидорша.

— Вот и мы так говорили: «Бедный дядюшка Лукас, бедная сеньора!» Потому… по правде сказать, сеньора Фраскита, нам уже было известно, что хозяин на вас заглядывается… И хотя никто себе не мог представить…

— Кормилица! — прикрикнула на нее коррехидорша. — Прекрати…

— А я продолжу! — сказал один из альгвасилов, воспользовавшись заминкой, чтобы взять слово.

— Дядюшка Лукас ловко провел нас: и по платью, и по походке мы приняли его за коррехидора. Явился он сюда не с добрыми намерениями, и если бы сеньора почивала, представляете себе, что бы могло получиться?..

— Ну, уж ты тоже! Молчи лучше! — вмешалась кухарка. — От тебя слова умного не услышишь! Так вот, сенья Фраскита, дядюшке Лукасу, чтобы объяснить, как он попал в спальню хозяйки, пришлось сказать, что у него был за умысел. Конечно, госпожа не могла удержаться и вкатила ему такую затрещину, что половина слов так и застряла у него в горле! Я тоже ругала его на чем свет стоит, хотела глаза ему выцарапать, потому, сами понимаете, сенья Фраскита, хоть он и ваш муж, а приходить с такими намерениями…

— Ну, поехала балаболка! — воскликнул привратник, вырастая перед ораторшей. — Одним словом, сенья Фраскита, выслушайте меня, и вам все станет ясно. Сеньора поступила так, как должна была поступить… А потом, когда немного успокоилась, она пожалела дядюшку Лукаса и, приняв в соображение, что сеньор коррехидор вел себя недостойно, обратилась к Лукасу примерно с такими словами: «Хоть у вас были бесчестные намерения, дядюшка Лукас, и хотя я никогда не прощу вам этой наглости, все-таки пусть ваша жена и мой муж некоторое время думают, что попались в собственные сети и что вы с помощью этого переодевания отплатили им той же монетой. Этот обман будет нашей лучшей местью. А когда понадобится, мы его раскроем». После того как наша госпожа так здорово все это придумала, они с дядюшкой Лукасом обучили нас, что мы должны делать и говорить, когда вернется его превосходительство. Ведь это я огрел Себастьяна Гардунью по хребту, — да так, что он, поди, до второго пришествия не забудет!

Привратник кончил свой рассказ, а сеньора коррехидорша и мельничиха долго еще после этого перешептывались, поминутно обнимали и целовали друг друга, а по временам не могли удержаться от смеха.

Жаль, что мы не слышали их разговора!.. Но читатель без особого труда может себе его представить; и уж если не читатель, то, во всяком случае, читательница.

И тут в зал вернулись коррехидор и дядюшка Лукас, переодетые в свое платье.

— Теперь разберемся в том, что касается непосредственно меня! — сказал достославный дон Эухенио де Суньига.

Стукнув два раза жезлом об пол, как бы для того, чтобы набраться сил, словно некий чиновный Антей {43} , который чувствует себя слабым, пока не коснется земли своим символом власти, он обратился к своей супруге с неописуемой важностью и напыщенностью:

— Мерседита, я жду объяснений…

Между тем мельничиха встала и в знак примирения так ущипнула дядюшку Лукаса, что у того потемнело в глазах.