Педро Аларкон - Треугольная шляпа, Пепита Хименес, Донья Перфекта, Кровь и песок

Пепита Хименес

Перевод А. Старостина

{49}

Сеньор настоятель кафедрального собора в городе, скончавшийся несколько лет назад, оставил среди своих бумаг папку, которая, переходя из рук в руки, попала наконец ко мне, причем, по удивительному стечению обстоятельств, ни один документ не был утерян. На заглавной странице было написано латинское изречение, послужившее мне эпиграфом: имени женщины, которым я теперь решил назвать рукопись, не было; возможно, бумаги сохранились именно благодаря надписи; считая их богословским трудом или проповедью, никто до меня не развязал шнурка и не прочел ни одной страницы.

Содержимое папки состоит из трех частей. Первая называется «Письма моего племянника», вторая — «Паралипоменон {50} » и третья — «Эпилог. Письма моего брата».

Все бумаги написаны одной рукой, — можно предположить, это почерк сеньора настоятеля. А так как все вместе составляет своего рода роман, правда, отличающийся скудной фабулой или совсем ее лишенный, я решил было сперва, что сеньор настоятель изредка на досуге предавался сочинительству; но, внимательно вчитавшись в рукопись, я заметил ее непринужденную простоту и теперь склоняюсь к мысли, что это вовсе не роман, а копии подлинных писем, которые сеньор настоятель порвал, сжег или возвратил их авторам, и только повествовательная часть под библейским заглавием «Паралипоменон» принадлежит перу сеньора настоятеля и написана им с целью пополнить картину, сообщив то, о чем в письмах не упоминается.

Как бы то ни было, признаюсь, что меня не утомило, а скорее даже заинтересовало чтение этих бумаг, а так как в наши дни печатают решительно все, я и взял на себя смелость опубликовать их без дальнейшей проверки, изменив лишь собственные имена, — на тот случай, если их обладатели еще живы и заявят неудовольствие, что их изобразили в повести вопреки их желанию и без разрешения.

Письма, содержащиеся в первой части, принадлежат, как думается, человеку весьма молодому, обладающему некоторыми теоретическими познаниями, но не имеющему никакого житейского опыта: он был воспитан при сеньоре настоятеле, его дяде, и в семинарии. Он был полон религиозного пыла и страстно желал стать священником.

Этого юношу мы назовем дон Луис де Варгас.

Упомянутая рукопись, которую мы тщательно воспроизводим в печатном виде, начинается так.

22 марта

Дорогой дядя и досточтимый учитель! Вот уже четыре дня, как я благополучно прибыл в уголок, в котором родился; я нашел в добром здравии батюшку, сеньора викария, друзей и родственников. Мне было так отрадно после долгих лет разлуки вновь увидеться и говорить с ними, я был так взволнован встречей, что не заметил, как пролетело время; вот почему я до сих пор не успел написать Вам.

Надеюсь, Вы простите меня.

Так как я уехал отсюда ребенком, а вернулся мужчиной, все предметы, сохранившиеся в моей памяти, производят на меня теперь странное впечатление. Все они кажутся меньше, гораздо меньше, чем я ожидал, но зато и красивее. Дом батюшки в моем воображении был огромным, а на самом деле это обычный просторный дом богатого земледельца, и он значительно меньше нашей семинарии. Здешние окрестности — вот что теперь восхищает меня! Особенно хороши сады. Какие чудесные тропки встречаются там! С одной, а то и с двух сторон с веселым журчанием бежит хрустальная вода. Берега каналов усеяны душистыми травами и множеством разнообразных цветов. В один миг можно собрать огромный букет фиалок. Гигантские раскидистые смоковницы, ореховые и другие деревья дают прохладу и тень; изгородью служат гранатовые деревья, кусты ежевики, роз и жимолости.

Необычайное множество птиц оживляет поля и рощи.

Я очарован садами и каждый вечер час-другой гуляю в них.

Батюшка хочет поехать со мной и показать мне свои оливковые рощи, виноградники и фермы, которых я еще не видел, так как не выходил за пределы городка и окружающих его прелестных садов.

Правда, гости не дают мне ни минуты покоя.

Пять женщин — мои бывшие кормилицы — пришли меня проведать. Они меня обнимали и целовали.

Хотя мне уже двадцать два года, все называют меня «Луи-сито» или «малыш дона Педро». Когда меня нет, то справляются у папы о его «малыше».

Кажется, я напрасно привез с собой книги, — меня ни на мгновение не оставляют одного.

Звание касика {51} , к которому я относился как к шутке, оказалось вещью весьма серьезной. Батюшка — местный касик.

Здесь трудно сыскать человека, способного понять мое стремление (или — как говорят местные жители — прихоть) стать священником; эти добрые люди с наивностью дикарей советуют мне отказаться от духовного звания; по их мнению, сан священника хорош для бедняка, а мне, богатому наследнику, следует жениться и утешить старость отца, подарив ему с полдюжины прекрасных, здоровых внучат.

Чтобы польстить мне и угодить батюшке, мужчины и женщины утверждают, что я парень хоть куда, находчивый и приятный; будто у меня лукавые глаза, — словом, говорят всякий вздор, который я слушаю с огорчением, неудовольствием и смущением, хотя я не застенчив и знаком со всеми сумасбродствами и темными сторонами жизни настолько, чтобы ничем не возмущаться и ничего не бояться.

Единственный недостаток, который во мне нашли, — это моя худоба, которую относят за счет учения. Чтобы я поправился, здесь умышленно мешают моим занятиям и отвлекают меня от книг, а кроме того, пичкают всеми чудесами кулинарии, которыми славится наша округа, точно задались целью откормить меня на убой. Знакомые семьи что ни день шлют подарки. То это бисквитный торт, то мясной пирог, то пирамида из орехового печенья, то банка сиропа.

Внимание, которое мне оказывают, не ограничивается подарками — меня приглашали на обед в лучшие дома города.

Завтра я зван на обед к знаменитой Пепите Хименес, о которой вам, без сомнения, уже приходилось слышать. Здесь ни для кого не тайна, что мой отец сватается к ней.

Несмотря на свои пятьдесят пять лет, батюшка выглядит так, что ему могут позавидовать самые блестящие из здешних молодых людей. Кроме того, он обладает обаянием, роковым для некоторых женщин, — его слава донжуана до сих пор сияет в ореоле прошлых побед.

Я еще не знаком с Пепитой Хименес. Говорят, она очень хороша собой. Подозреваю, что это провинциальная простоватая красавица. По рассказам трудно, конечно, судить, хороша ли она в нравственном отношении или дурна, однако можно заключить, что у нее немалый природный ум.

Пепите лет двадцать; она вдова, а замужем была всего три года. Она дочь покойной доньи Франсиски Гальвес, как всем известно, вдовы отставного капитана, который, как говорит поэт,