Педро Аларкон - Треугольная шляпа, Пепита Хименес, Донья Перфекта, Кровь и песок

— Я еще не успел составить о нем своего мнения, — ответил Пепе. — Из того немногого, что я видел, я заключил, что неплохо было бы в полдюжину предприятий Орбахосы вложить значительные капиталы да заполучить несколько умных голов, которые руководили бы преобразованием этого края с помощью нескольких тысяч энергичных рук. Пока я ехал от городских ворот до дверей этого дома, мне повстречалось более ста нищих, и большинство из них еще сильные, здоровые люди. Целая армия… Сердце сжимается при виде столь плачевной картины.

— На то есть благотворительность, — возразил священник. — Но во всех других отношениях Орбахоса отнюдь не бедный город. Вам ведь известно, что здесь выращивается лучший чеснок в Испании. У нас больше двадцати богатых семей.

— Правда, последние годы нам приходится туго, из-за засухи, — вмешалась донья Перфекта, — но наши амбары тем не менее пока еще не опустели. Совсем недавно мы вывезли на рынок не одну тысячу пучков чеснока.

— С тех пор как я живу в Орбахосе, — добавил дон Иносенсио, нахмурившись, — немало мадридцев посетило наш город: одних привлекала предвыборная борьба, другие приезжали взглянуть на свои заброшенные земли, третьи — познакомиться с древними достопримечательностями, и каждый считал своим долгом поведать нам об английских плугах, о механических молотилках, о водяных мельницах, о банках и бог весть о каких еще глупостях. Припев же у всех был одинаков: все здесь плохо и могло быть лучше. Пусть они убираются ко всем чертям! Нам здесь хорошо и без визитов столичных господ, мы не желаем слушать их постоянные причитания по поводу нашей бедности и восхваления иностранных чудес. Дурак о своем доме знает больше, чем умный о чужом. Не правда ли, сеньор дон Хосе? Не подумайте, однако, что я хотя бы отдаленно намекаю на вас. Никоим образом. Помилуйте! Я знаю, что перед нами один из самых выдающихся молодых людей современной Испании, человек, способный превратить наши бесплодные степи в богатейший край… И я не сержусь за то, что вы поете мне старую песню об английских плугах, о садоводстве и лесоводстве… Ничуть… Людей с таким талантом, как у вас, можно извинить, если они выражают презрение к нашему убожеству. Ничего, друг мой, ничего, сеньор дон Хосе, вам разрешается все — вы даже можете сказать нам, что мы кафры.

Эта ироническая и довольно резкая филиппика не понравилась молодому человеку, но он воздержался от проявления хотя бы малейшего неудовольствия и продолжал беседу, стремясь по возможности избегать вопросов, дававших пусть даже незначительный повод для спора и способных оскорбить крайне обостренные чувства патриотизма сеньора каноника. Когда донья Перфекта заговорила со своим племянником о домашних делах, сеньор исповедник встал и прошелся по комнате.

Светлая просторная комната была оклеена старыми обоями: они уже выцвели и потускнели, но благодаря опрятности, царившей в каждом уголке этой мирной обители, сохранили еще свой первозданный рисунок. Стенные часы с пестрым циферблатом, из футляра которых свисали неподвижные на вид гири и быстрый маятник, неутомимо повторявший «не так», занимали видное место среди массивной мебели столовой. Убранство стен дополняла серия французских гравюр, воспроизводящих подвиги завоевателей Мексики, с пространными пояснениями, столь же неправдоподобными, сколь и изображения Эрнана Кортеса и доньи Марины, сделанные невежественным художником. Между двумя стеклянными дверями, ведущими в сад, стояло латунное сооружение. Его нет надобности описывать — достаточно сказать, что оно служило опорой попугаю, который, расположившись на нем, озирался вокруг со свойственными этим птицам серьезностью и любопытством. Потешный и вместе с тем серьезный вид, зеленый мундир, красная шапочка, желтые сапожки и, наконец, хриплые смешные слова, произносимые попугаями, делают их похожими на глубокомысленных, чопорных дипломатов. Иногда они смахивают на шутов и почти всегда схожи с надутыми субъектами, нелепыми в своем стремлении казаться очень важными.

Дон Иносенсио был в большой дружбе с попугаем. Предоставив донье Перфекте и Росарио занимать гостя, он подошел к попугаю и, с довольным видом протянув ему указательный палец, проговорил:

— Ах ты бездельник, плут, почему ты молчишь? Грош тебе цена, если бы ты не умел болтать! Болтунами полон мир, их много и среди людей, и среди птиц.

Досточтимый пастырь собственноручно взял из стоящей рядом чашки несколько горошин и дал попугаю. Птица принялась звать горничную и требовать шоколаду: ее слова отвлекли дам и молодого человека от беседы, — по всей вероятности, не очень важной.

Неожиданно в столовой появился деверь доньи Перфекты, сеньор дон Каетано Полентинос. Он вошел, радостно восклицая:

— Иди же ко мне, мой дорогой сеньор дон Хосе!

Дон Каетано и Пепе дружески обнялись. Они были знакомы: выдающемуся ученому и библиофилу не раз доводилось совершать поездки в Мадрид, когда объявлялись книжные торги согласно завещанию какого-нибудь букиниста. Дон Каетано был средних лет, высок и худ; продолжительные занятия и болезнь истощили его. Он говорил изысканно, даже высокопарно, что, надо сказать, ему очень шло, — и был ласков и любезен с людьми, порой даже чрезмерно. Его познания были столь обширны, что его по праву считали феноменом. В Мадриде имя его всегда произносилось с уважением, и если бы дон Каетано поселился в столице, его, несмотря на скромность, не преминули бы сделать членом всех академий. Но он любил спокойное одиночество, и место, которое в душе других занимает тщеславие, в его душе занимали библиомания и любовь к уединенным занятиям. Предаваясь им, он не преследовал никакой другой цели, кроме изучения интересующих его книг.

Его библиотека в Орбахосе слыла одной из самых богатых во всей Испании. Днем и ночью, подолгу просиживая в ней, дон Каетано собирал данные, классифицировал, конспектировал, делал различного рода ценнейшие заметки и, возможно, осуществлял некий неведомый и необычный труд, под стать лишь великому уму. Он придерживался патриархальных обычаев: мало ел, еще меньше пил, и его единственными развлечениями были трапезы в Аламильо в дни больших празднеств и ежедневные прогулки в деревню, называемую Мундогранде, где нередко из двадцативековой пыли извлекали римские медали, обломки архитравов и колонн неизвестной архитектуры, какую-нибудь бесценную амфору или древнюю статуэтку.

Донья Перфекта и дон Каетано жили в таком согласии, с которым не мог сравниться даже мир, царивший в раю. Они никогда не ссорились. Правда, дон Каетано не вмешивался ни в какие домашние дела, а донья Перфекта не касалась библиотеки; лишь по субботам она давала распоряжение прибрать ее, причем относилась с благоговейным восторгом к нужным ему книгам и бумагам, разбросанным на столе и по комнате.