Педро Аларкон - Треугольная шляпа, Пепита Хименес, Донья Перфекта, Кровь и песок

— Идем, идем, — нетерпеливо звала Росарио уже из сада.

Донья Перфекта подождала, пока они вдвоем исчезли среди листвы, и занялась попугаем. Меняя ему корм, она приговаривала:

— Какой бесчувственный! Даже не приласкал бедненькую птичку.

Затем, надеясь, что ее услышит деверь, громко спросила:

— Каетано, как тебе понравился племянник?.. Каетано?

Глухое ворчание красноречиво свидетельствовало о том, что антиквар постепенно возвращается в этот жалкий мир.

— Каетано…

— Да… да… — сквозь сон пробормотал ученый, — этот юноша, должно быть, как и все, ошибочно утверждает, что статуи Мундогранде остались еще от первого финикийского переселения. Однако я докажу ему…

— Но, Каетано…

— А, Перфекта… Хм! Ты опять будешь утверждать, что я спал?

— Нет, милый, могу ли я утверждать такую глупость! Скажи же, как тебе понравился этот юноша?

Дон Каетано, прикрыв ладонью рот, зевнул в свое удовольствие и пустился в пространный разговор с Перфектой. Те, кто поведали нам эту историю, не сочли нужным сообщить содержание разговора, по всей вероятности, слишком секретного. Беседа же, происходившая в тот вечер в саду между инженером и Росарио, не заслуживает внимания.

Зато события следующего дня были настолько важными, что их нельзя обойти молчанием. Уже вечерело. Посетив различные уголки сада, брат и сестра, поглощенные друг другом, ничего не видели и не слышали вокруг.

— Пепе, — молвила Росарио, — все твои слова — выдумка, старая песенка, которую так хорошо сочиняют образованные люди. Ты думаешь, если я деревенская девушка, то поверю каждому твоему слову?

— Знай ты меня так же, как, мне кажется, я знаю тебя, ты поняла бы, что я всегда говорю только то, что чувствую. Однако оставим глупые хитрости и уловки влюбленных: они лишь извращают чувства. Я буду говорить тебе только правду. Разве ты сеньорита, с которой я познакомился на прогулке или вечеринке? Нет, ты моя сестра. Больше того… Росарио, будем говорить откровенно, без обиняков. Ведь я приехал сюда жениться на тебе.

Росарио почувствовала, как кровь прилила к ее лицу, а сердце готово выскочить из груди.

— Так вот, дорогая сестренка, — продолжал юноша, — клянусь тебе, я был бы уже далеко отсюда, если бы ты не понравилась мне. Правда, вежливость и деликатность могли заставить меня сделать над собой усилие и остаться, но мне трудно было бы скрыть свое разочарование.

— Пепе, ты ведь только что приехал, — кротко заметила сестра, силясь улыбнуться.

— Да, только что приехал, но уже знаю все, что хотел узнать: я люблю тебя. Ты и есть та женщина, о которой давно, день и ночь, нашептывало мне сердце: «Теплее, теплее, горячо, вот она».

Эта фраза вызвала у Росарио улыбку, давно просившуюся на ее уста. Радость переполняла ее душу.

— Ты стараешься доказать мне, что ничего не стоишь, — продолжал Пепе, — а на самом деле ты — настоящее сокровище. Твоя душа способна всегда излучать дивный свет на все, что тебя окружает. Как только я тебя увидел, как только я взглянул на тебя, я сразу оценил твою благородную душу и твое чистое сердце. Глядя на тебя, понимаешь, что ты неземное существо, которое только по ошибке бог поселил на земле. Ты ангел, и я безумно люблю тебя.

Слова эти, казалось, облегчили его душу. Росарио вдруг почувствовала какую-то слабость и, не имея сил справиться с охватившим ее волнением, почти теряя сознание, опустилась на каменную плиту, служившую скамейкой в этом прелестном уголке. Пепе склонился к ней и увидел, что она сидит, закрыв глаза и подперев ладонью лоб. Через несколько минут, ласково глядя сквозь сладкие слезы на брата, дочь доньи Перфекты Полентинос промолвила:

— Я любила тебя еще до того, как узнала.

Пепе подал ей руку, она оперлась на нее и встала. Вскоре их фигуры исчезли среди пышной листвы олеандровой аллеи.

Вечерело. Нежный полумрак разливался по саду. Последние лучи заходящего солнца заливали своим сиянием верхушки деревьев. Крикливое птичье царство наполняло воздух невероятным гамом. То был час, когда, порезвившись в необъятном поднебесье, птицы укладываются спать, оспаривая друг у друга ветку для ночлега. Иногда их гомон напоминал ссору или спор, иногда веселую болтовню или смех. Эти плутишки, казалось, наносили друг другу страшные оскорбления своим крикливым щебетаньем, клевали друг друга и махали крыльями точно так же, как ораторы машут руками, когда хотят заставить аудиторию поверить в свою ложь. Но среди этого крика ясно можно было различить и слова любви — они не могли не родиться в безмолвии этого чудесного уголка. Тонкий слух мог бы уловить слова:

— Я любила тебя еще до того, как узнала. Если бы ты не приехал, я умерла бы от тоски. Мама позволяла мне читать письма твоего отца, и он так расхваливал тебя, что я сказала себе: «Он должен быть моим мужем». Долго отец ничего не говорил о нашей женитьбе. Это было величайшим несчастьем для меня. Я не знала, что и думать о подобном пренебрежении… Дядя Каетано, вспоминая тебя, всегда говорил: «Таких, как он, мало на свете… Счастлива будет та женщина, которая завлечет его в свои сети…» Наконец, твой отец произнес долгожданные слова… Он не мог не произнести… Каждый день я так ждала…

Несколько секунд спустя тот же голос тревожно добавил:

— Кто-то идет за нами.

Выйдя из-за олеандров, Пепе увидел две приближавшиеся к ним фигуры. Он дотронулся до листьев росшего поблизости нежного деревца и громко сказал своей спутнице:

— До тех пор пока молодые деревья как следует не пустят корни, нельзя делать первую подрезку. Только что посаженные деревца не могут вынести подобной операции. Тебе ведь хорошо известно, что дерево пускает корни благодаря листьям, ну а если их срезать…

— А, сеньор дон Хосе! — воскликнул исповедник, подходя к молодым людям и раскланиваясь с добродушной улыбкой. — Даете уроки садоводства? Insere пипс Meliboee piros, pone ordine vites , как сказал великий певец полевых работ {147} . «Прививай груши, дорогой Мелибей, приводи в порядок виноградные лозы…» Как мы себя чувствуем, сеньор дон Хосе?

Инженер и каноник обменялись рукопожатием. Затем каноник обернулся и, указывая на юношу, следовавшего за ним, с улыбкой проговорил:

— Очень рад вас познакомить с моим дорогим Хасинтито… с этим проказником и… бездельником, сеньор дон Хосе.

Из-за черной сутаны выглянуло розовое свежее лицо. Хасинтито не без смущения приветствовал молодого человека.

Это был один из тех скороспелых юнцов, которых снисходительный университет преждевременно бросает в мир ожесточенных сражений, уверив их в том, что они мужчины, ибо обладают докторским званием. С приятным, круглым и румяным, как у девушки, лицом, Хасинтито был толст и низкого, пожалуй, даже слишком низкого роста. Борода у него еще не выросла, и только легкий пушок предвещал ее появление… Ему было немногим больше двадцати лет. С детства его воспитывал дядя, являвший собой воплощение добропорядочности, благодаря чему, разумеется, нежный росток не попал под дурное влияние. Строгие правила морали постоянно сдерживали юношу, и он никогда не уклонялся от выполнения своих учебных обязанностей. Окончив университет (каждый год он получал самые высокие оценки), Хасинтито начал работать и был настолько благоразумен и усерден в судебных делах, что лавры, увенчавшие его голову в университете, обещали расцвести еще пышнее.