Полное собрание сочинений. Том 66

В письмах, которые вы прислали мне (за что очень благодарю; нужно ли вернуть их вам?), 1есть одно очень грустное известие о том, что между ссыльными христианами 2идут препирательства о сравнительных достоинствах и истинности вер. Это ужасно! Ведь это всё люди, исповедующие закон Христа, закон единения, призывающий нас быть едиными, как Отец в нем, и он в Отце.

Мне всегда казалось, что единение это (а в нем сущность христианства) достигается самым простым способом: тем, чтобы не признавать истиною и не исповедывать того, что другие христиане не признают истиною, а держаться того, в чем мы согласны; т. е. если я признаю и исповедую нечто, отрицаемое моим братом, то воздерживаться от этого исповедания, направляя все свои общие силы на уяснение, вместо того, в чем мы согласны.

Так, напр[имер], если я признаю и исповедую троицу, и вижу, что брат мой не признает ее, я должен воздержаться от этого исповедания и соединиться с ним в том, что мы оба признаем: положим, в обязанности учения любви. Если же он не признает и обязанности учения любви — как это не признает ни один ребенок, — я должен искать других точек соединения, если не в учении Христа, то в том, что не противно этому учению.

Точно так же и в отношениях моих с человеком, который признает то, что я не признаю, положим в отношениях с человеком, который признает таинства, крещение или хоть божественность Христа, которого я не признаю, я могу и должен просить его не требовать от меня признания тех положений, в которые он верит, и искать нашего сближения на том, во что мы оба верим.

Ведь в сущности мы так и поступаем с людьми, которых мы любим и с которыми нам приходится жить. И так надо бы поступать со всеми. Не требовать от других признаний тех наших верований, которые они не признают , и просить других не требовать от нас того же.

Я думаю, что если бы мы сходились с людьми прежде всего тем, во что мы все верим, напр[имер] на том, что все люди братья, и из этих простых истин, развивая их дальше, доходили бы до высших, мы никогда бы не разделялись в мнениях и были бы едины.

Мы говорим, что жалеем людей за их заблуждения (как православные жалеют сектантов), и желаем для их добра передать им истину. Всё это неправда. Ведь хорошо бы было передавать людям такую истину, о которой они никогда не слышали; а то все споры всегда идут о предметах, о которых спорящие тысячи и тысячи раз слышали, говорили, читали. Как же может быть то, чтобы человек не принял истину, известную ему и со всех сторон рассмотренную и еще такую, от которой зависит его спасение? Неужели бог допустил, или мир так устроен, что человек может понять истину, нужную для его спасения, только потому, что мы придумаем в сотый раз искусные доказательства и подберем тексты? Очевидно, что тут что-то не то. Не принимаем мы так старательно передаваемые нам доказательства потому, что не можем принять противное нашему сознанию. И доказывать-то мы трудимся, очевидно, не для блага человека, а из упрямства, гордости, чувства товарищества с своими, иногда и еще худших целей: из корысти, самолюбия, как это бывает среди благоденствующих церквей.

Крайности сходятся: и большею частью там, где идут самые оживленные споры о верованиях, о христианстве, нет никакого ни христианства, ни верования, а есть только человеческое самолюбие. Истина проста и ясна и открыта младенцам. И первая основная истина есть истина единения людей. И единение это возможно, если мы принесем ему в жертву наши привычки, нашу гордость ума, наше желание быть правым.

Я потому так подробно говорю об этом, что, зная это правило, сам много раз грешил против него. Согрешил и с вами. И совершенно напрасно. У нас с вами так много общего, я думаю даже всё общее, что ваше иное чем мое понятие о Христе никак не может разделить нас. (Я только прошу вас не требовать от меня признания вашего понятия о Христе.)

Вы пишете о ссыльных и их нужде, борьбе и искушениях. Я беспрестанно думаю о них и много слышал и от квакеров, и общих друзей. Мне очень трудно высказать вам свое мнение на этот предмет, но все-таки постараюсь откровенно сказать его. Мне трудно говорить, потому что я по несчастию и недостоинству моему живу во всех удобствах и говорю о людях, мучимых и страдающих; но все-таки я не могу не сказать того, что думаю.

Как сказал Христос: «Меня гнали и вас будут гнать», так и есть и должно быть. И не может быть иначе. Если человека не гонят в нашем мире, то потому только, что он не исповедует того, что должен исповедывать; и потому, как ни тяжелы могут быть испытания гонимых, они не могут не радоваться им, и не можем не печалиться мы, негонимые. «Не на этот час ли я пришел», сказал Христос, и мы должны чувствовать то же. Ведь тут только начинается настоящая жизнь. Ведь вся остальная жизнь была только приготовлением к этому часу. Ведь если не это, — не пострадать за истину, — то зачем же жить?

Знаю, что если бы я был на месте изгнанных, унижаемых, нуждающихся, я, может быть, был бы в тысячу раз худшем унынии, чем они; но все-таки не могу не сказать того, что думаю.

Подкрепи вас всех бог и дай вам сознания того единственного дела истинной жизни, которое вы делаете с кротостью, твердостью и радостью, исповедуя истину среди гонений.

Братски целую вас.

Любящий вас.

Печатается по машинописной копии из AЧ. Дата копии.

Александр Михайлович Бодянский (1842—1916) — бывший помещик Екатеринославской и Харьковской губерний, отказавшийся от своей земли; в конце 1880-х гг. познакомился с М. В. Алехиным и общинниками Байрачной и увлекся их идеями. В августе 1892 г. был арестован за сношения с сектантами и сослан в Закавказье. В 1896 г. за распространение «вредных идей среди нижних чинов местных войск», был из Закавказья направлен в Лифляндскую губернию. В 1899 г. эмигрировал в Канаду, где жил среди духоборов до 1905 г., когда вернулся в Россию. С Толстым познакомился в августе 1892 г. в Ясной Поляне.

Письмо Бодянского, на которое отвечает Толстой, неизвестно.

1Письма эти неизвестны.

2Толстой имеет в виду сектантов, сосланных на Кавказ при Николае I.

1893 г. Мая 15. Я. П.

Иван Михайлович Трегубов передал мне последнее письмо ваше от 10-го апреля, в котором вы спрашиваете о том, передавал ли мне Иван Михайлович ваши прежние письма. Иван Михайлович передавал их мне, и я очень порадовался, найдя в них такое ясное и правдивое отношение к учению Христа. В последнем же письме вы пишете, что опасно народу говорить всю истину, как мы понимаем ее. Это мнение совершенно несправедливо. Нельзя вливать вина нового в меха старые. Всё учение Христа есть не что иное, как учение об истине, что он неоднократно и высказывал, и не то, чтобы то, что он говорил, была истина, потому что он говорил это, а то, что он требует веры себе только потому, что то, что он говорит, есть истина (Иоан. VIII, 46, и мн. др.).