Полное собрание сочинений. Том 65

2Теперь вопрос о страданиях людей, производимых насилием. Я знаю, что они есть. Я ненавижу насилие и отрекаюсь от него только п[отому], ч[то] знаю, ч[то] они есть, ч[то] есть эти страдания, но мое отречение от насилия, я знаю, не спасет от страданий людей. Я этого и не ждал. Спасет людей от страдания установление царства б[ожия], и оно устанавливается и мною. Средство установления его есть любовь. — Любовь и руководит теми поступками, к[оторые] надо совершать. А какие эти поступки, к[оторые] по любви надо совершать, это знает тот, кому надо поступать. Итти ли в копи и вместе работать? Увещевать ли хозяев изменить положение рабочих? Или рабочих свою жизнь, чтобы им нужно б[ыло] итти? Или еще что, это знает каждый в своем положении. И если он слушается голоса любви, а не эгоизма, то он сделает, ч[то] должно, и, сделав или делая, не то что будет спокоен, но не будет беспокоен. Учение же Хр[иста] покажет ему, чего не надо делать. Не злить, не злиться, не разделять людей.

Главное же, главное то, что мне очень ясно теперь и что бы мне так хотелось с тою же ясностью передать другим. Это то, что как идеал внутреннего совершенства бесконечен, не бесконечен, а достижим только бесконечным приближением (как многоугольник в круге), так и идеал внешнего совершенства, царства б[ожия] (льва с ягненком и дальше...) достижим только в бесконечности, и что потому поверку своих поступков человек должен искать не во внешнем сравнении себя, своих достоинств с идеалом внутрен[него] совершенства (будьте соверш[енны] как отец), не с внешним идеалом царства б[ожия], а во внутреннем сознании наибольшего, возможного в его положении, исполнении воли пославшего. Вроде как работник, ко[торому] от хозяина велено бить молотом и к[оторо]му нечего заботиться о том, что от его ударов не разбивается сразу то, что он разбивает, и о том, что завод, на кот[ором] он работает, не кончит всю работу к празднику, а к[отор]ому надо только делать в том, к чему он приставлен, всё, что он может, твердо веруя, что то, что он делает, нужно и разумно.

Нет, не сумел сказать: надо не думать о том, как бы мне сделать как можно более важное дело, отличиться, и о том, что выходит из того, что я делаю, а только о том, как бы мне не прозевать чего на том месте, к к[оторому] я приставлен. А дело делается и сделается и без меня. Я же имею счастье быть участником его. Так как бы мне воспользоваться этим счастьем и не подгадить. —

Напишите, пожалуйста, о себе и о Гастеве. Скажите Л[ьву] П[авловичу], что я благодарю его за книги, я не успел еще прочесть их, но просмотрел, и Достоевск[ого]. Как я и ждал, мне нравится, хотя жалко, что из одного «Дневника Писателя», 3a Enfantin 4менее нравится — неясностью, поднятостью выражений, хотя мысль о вечной жизни я вполне разделяю. На-днях б[ыл] Дунаев и ходил к Буткевич[ам], и вынес самое хорошее впечатление. Я нынче нездоров — простудился и оттого неясно пишу.

Пишите, я буду отвечать. Что делаете и собираетесь делать?

Л. Т.

Не взыщите за нескладность письма, я 2-й день в сильнейшем гриппе — кашель и жар.

Впервые опубликовано (без последней фразы) в журнале «Минувшие годы» 1908, 12, стр. 301—302. Датируется на основании записи в Дневнике Толстого 10 мая (см. т. 52, стр. 31).

Письмо Рахманова, на которое отвечает Толстой, неизвестно. В комментарии к переписке с Толстым Рахманов замечает по поводу публикуемого письма Толстого, что оно было написано в ответ на его письмо, в котором он высказывал «свои сомнения по вопросу о насилии» (В. Р[ахманов], «Семь писем Льва Николаевича Толстого» — «Минувшие годы» 1908, 12, стр. 300—301).

1Никифоров.

2Абзац редактора.

3См. прим. 3 к письму № 269.

4Бартелеми-Проспер Анфантен (Enfantin, 1796—1864), представитель утопического социализма, последователь Сен-Симона (1760—1825), а с 1831 г. глава сен-симонистов и «верховный отец» («père suprême»). Никифоров прислал Толстому его книгу: «La vie éternelle passée — présente — future», Paris 1861 («Вечная жизнь прошлая — настоящая — будущая»). В яснополянской библиотеке нет книг Анфантена.

1891 г. Мая 14. Я. П.

Пишу вам, дорогой А[ркадий] В[асильевич], рукой Маши, потому что у меня сильное воспаление век. Вчера получил ваше большое письмо, а нынче следующее за ним. Очень, очень рад был известиям о вас и — таким хорошим.

На три пункта постараюсь ответить: 1) о воскресении и бессмертии личном, 2) о личном боге и его участии в нашем спасении и 3) главное, о средствах объединения.

1) Места из Павла о воскресении, которые вы приводите, как и большая часть писания Павла, мне представляются неясными и неточно выраженными: воскресение Христа — одно, наша надежда на вечную жизнь — другое, и нет прямой связи между тем и другим.

То, что вы пишете нынче о переходе сущности жизни, искры божией, находящейся в нас в этой жизни, в другую форму, но без памяти и сознания, я также понимаю. Но боюсь и считаю излишним много думать об этом и определять словами. Вера в бога, преданность его воле не только заменяет, но дает бессмертие. Верить в бога, предаваться его воле и верить в бессмертие личное есть плеоназм — новое доказательство того, что уже доказано. Если я точно сердцем говорю: да будет воля твоя, как на земле, так и на небе, т. е. как в временной этой жизни, так и в вечной, то мне не нужно никаких ни утверждений, ни доказательств бессмертия. Отдаюсь воле бесконечного существа, благословляю эту волю, знаю, что она есть любовь, так чего же мне еще? Всё равно, как работник говорит хозяину: сколько пожалуете, а потом еще хочет определить цену! Если я отдаюсь на его волю, то зачем мне выговаривать бессмертие, да еще личное.

2) То, что вы пишете об участии бога и личного бога в спасении нашем, я не понимаю.

Говорить о боге, что он личный или безличный, есть кощунство. Он — тот, который есть, от которого я исшел и к которому я иду. А кто он и какой он — не знаю и не могу знать.

Знаю только то, как я должен относиться к нему. О том же, как он относится ко мне, я не могу знать. Да и верное или неверное знание или догадка об его отношении ко мне не изменяет этого отношения.

Мне нужно знать, что делать мне, чтобы спастись, а что ему делать, чтобы меня спасти, он знает и будет делать, и рассуждать об этом мне бесполезно.

3) Теперь главный вопрос для всех и для меня: о средствах единения.

Представляю себе мир храмом, в котором свет падает только сверху в середине. Этот свет есть божеская истина. Люди рассыпаны везде в пределах темного храма. Все попытки их объединиться в углах храма, в темноте, с целью объединения, были и будут тщетны. Одно средство единения есть то, которое и не ставит себе это целью, но одно достигает его, это стремление каждого отдельного человека к свету истины, к средине храма.