Алан Милн - Влюбленные в Лондоне. Хлоя Марр (сборник)

– Чушь. Это просто одна моя приятельница.

– Как мы с Гумби? Ничего, что спрашиваю?

– Ну… как одна сторона, – ответил он со слабой улыбкой. – Знаете, я всегда считал Гумби самым счастливым человеком на свете.

– Вы хотите сказать, она вас не любит, мистер Раш? – спросила Сильви, пораженная, что любовь может быть растрачена впустую.

– А с чего бы?

– Вы хотите сказать, она любит кого-то другого?

Он покачал головой:

– Не думаю. Наверное, она мне сказала бы. Наверное, я бы знал.

– О… Вы давно в нее влюблены?

– Три года. – И со смешком добавил: – Безнадежно выглядит, верно?

Сильви посмотрела на него горестно.

– Жаль, что ничего не могу для вас сделать, как это бывает в романах. Ну, чтобы получился счастливый конец. Подумать только, все эти годы я рассказывала вам про моего Гумби… Наверное, вам это казалось ужасно эгоистичным… как если бы я взяла верх над вами.

– Вы такая душка, Сильви. – Он поцеловал ей руку. – Мне было приятно думать, что вы счастливы.

– О! – Она отняла руку.

Настоящее вдруг навалилось на нее огромным грузом. «Счастлива», – горько подумал Барнаби. Ну надо же было выбрать это слово!

Он вернулся к письменному столу.

– Позвоним в больницу? Они уже должны что-то знать.

Он набрал номер. Сильви слышала, как он разговаривает. «Я буду считать, – думала Сильви. – Когда досчитаю до пятидесяти, уже буду знать. Один, два, три, четыре, пять, о Боже, помоги мне, шесть, семь, восемь, сейчас медсестра сходит узнать, не буду об этом думать, буду просто считать, девять, десять… Закрою глаза и буду считать, мистер Раш мне скажет, когда сам узнает, тридцать один, тридцать два, я услышу, как он вешает трубку… О Боже, так нельзя, я не могу… Сорок пять, сорок шесть, сорок семь… Щелчок!

Лицо мистера Раша, когда он обернулся! О Боже! О, Гумби, мой милый! Спасибо тебе, Господи!»

– Я сейчас заплачу. – У Сильви перехватило горло. – Мне плевать, мне все равно, я сейчас заплачу. – Она глупо хихикнула. – Что вам сказали?

– Врачи очень довольны. Теперь все будет довольно просто. Что еще? Совсем как… Теперь ничего экстраординарного. Как постричься сходить. О, Сильви!

Сильви расплакалась, а потому Барнаби сделался сама деловитость.

– Думаю, нам не помешает выпить, как по-вашему? А потом умоетесь, припудрите носик и напишете ему коротенькое письмо, а после я посажу вас в такси, так будет гораздо удобнее. А утром вы ко мне зайдете, и по пути в редакцию мы вместе заглянем в больницу. После чего, – он улыбнулся, – я снова препоручу вас Гумби и мистеру Стейнеру. Вот держите. – Он протянул ей бокал. – За Гумби!

– За Гумби! – Она выпила, посмотрела на него и подняла бокал снова. – За вас!

Огонь в камине еще не успел погаснуть совсем. Смешав себе коктейль, Барнаби рухнул в кресло. Он чувствовал себя усталым, в мире с самим собой и счастливым.

Был час ночи. Хлоя танцевала. Интересно, с кем? Он всех их знал по именам: Иврард, Клод, Перси, Томми, Джулиан (этот новенький), Колин, Артур и десяток других. Когда-то у них были фамилии, но он большинство забыл. Старые имена выпадали, на их место появлялись новые, тут и там всплывали «постоянные», неизменные величины в жизни Хлои. Сам он – из постоянных, таких было всего трое-четверо. Они нравились ей больше других – или они любили ее больше других? Или это одно и то же: постоянство само по себе обеспечивало привязанность Хлои?

«Мне бы следовало быть счастливым, – думал он, – потому что Сильви снова счастлива, но суть не в этом, а в том, что я остро сознаю, что совершил доброе дело. Даже какое-то самоудовлетворение испытываю. И тот факт, что сейчас я доволен собой, еще не значит, что я совершил доброе дело, лишь бы испытывать самодовольство. Но если я доволен собой из-за обычного проявления доброты, выходит, я не так часто ее проявляю. Возможно, мне не предоставляется шанс…

Я мог бы повести Сильви ужинать, а ей было бы все равно, или она вернулась бы домой не на такси, а на поезде, но была бы слишком счастлива, чтобы заметить разницу. Почему я не повел ужинать Хлою? Просто не хотел. Настроения не было. Хлоя нереальна, вот в чем все дело, она просто нереальная. Она – что-то из книжки с картинками. Она двухмерная. У нее есть сердце? У нее вообще сердце-то есть? А если нет, то что с ним случилось? Кто его уничтожил? Когда? Когда она была ребенком? Ее первая любовь? Кто-то его разбил или заледенил, или еще что? Что, если бы я сказал, что у меня на руках двое детей, оставшихся без родителей, и мне надо о них заботиться («Нет, дорогая, дети не мои»), а если я откажусь, они попадут в какой-нибудь кошмарный приют, а это означает, что я буду ужасно стеснен в средствах, и… мне страшно жаль, дорогая, но мы не сможем больше пойти в «Савой», или в «Ритц», или в «Беркли». Что случится тогда? Мы будем так же часто встречаться? Она поймет, посочувствует и одобрит? Вот в чем дело, дамы и господа. Я попросту не знаю. Потому что тогда мы столкнемся с реальной жизнью, а Хлоя не принадлежит реальной жизни. Вот почему – в сравнении с Сильви – она сегодня утратила важность».

(Он с толикой беспокойства перебрал в уме родственников на предмет, не свалятся ли на него дети, потерявшие родителей… Слава Богу, в ближайшем будущем подобной опасности не предвиделось.)

Когда мы познакомились? У Оллингхэма. Напыщенный осел. Мы болтали и смеялись, за ленчем я сидел рядом с ней, мы бродили по саду. Вот и все. А потом она предложила отвезти меня в Лондон, и всю дорогу мы держались за руки. Мы поужинали вместе, я поцеловал ее на прощание. И что? О чем она думала, когда осталась одна? Испытывала радость победы? «Еще одно перо на шляпу»? Или разочарование? «Я думала, он окажется тем самым… но нет». Что ей нужно? Чего она ищет?..»

Тем, кто ее не знал, легко было считать ее доступной женщиной, а тем, кто знал чуть лучше, – холодной и бессердечной, той, которая берет все и ничего не дает взамен. Легко для женщины, чей муж был очарован, легко для мужчины, чьи авансы обернулись ничем. Барнаби это признавал, но его это не тревожило. Они ошибались. Было в ней что-то, не позволявшее с легкостью записать ее в ту или иную категорию, своего рода отстраненность от мира, словно она пришла из ниоткуда и идет в никуда, словно смертные ее не слишком-то интересуют, но она усвоила расхожие фразы и ужимки. «Смейтесь надо мной, – думал Барнаби. – Будь мне двадцать, вы были бы правы. Если бы я впал в детство, возможно, вы были бы правы. Но мне тридцать пять. И есть еще Иврард Хейл – вот уж кто повидал свет. Мы все романтически влюблены и идеализируем пустышку? Возможно ли? Кто-то из нас должен был повзрослеть».

Огонь в камине догорел. Барнаби выбрался из кресла и поставил бокал на стол. Сильви снова стала прежней, книга почти готова, на ближайшие полгода он распрощался с дантистом. Мир прекрасен. И Хлоя – лучший товарищ в забавах этого мира. Он позвонит ей завтра. С ней он как на седьмом небе. Это же Хлоя!