Ирен Немировски - Властитель душ

– Здравствуйте, доктор Асфар, – поздоровалась она.

– Неужели вы меня еще помните, мадам? – обрадовался он. – Даже имени не забыли! Извините меня. Я просто проходил мимо и подумал, нельзя ли мне заглянуть к вам без предупреждения, запросто, как тогда, в «Каравелле». Но я не решился, все выжидал…

Не мог же он ей признаться, что часами бродил под дождем по осенней липкой грязи и молил Бога о чуде, мечтая хотя бы издали увидеть ее. Господь ответил на его молитву: она вдруг возникла перед ним. Сейчас, наверное, она его прогонит. Он поспешно схватил ее за руку и что-то залепетал в крайнем смущении, очень быстро и горячо, – поначалу она не разобрала ни слова. Наконец он немного успокоился и проговорил более внятно тихим дрожащим голосом:

– Явиться к вам – страшная дерзость с моей стороны. Мне и раньше хотелось вас повидать, но не было достойного предлога.

– Никаких предлогов и не нужно, – приветливо отозвалась она. – Я рада вас видеть, заходите, а то на улице холодно и сыро.

Он послушно последовал за ней, от волнения не замечая ничего вокруг: ни просторного двора, ни старинного особняка, ни крытой галереи, ни обширной мрачноватой гостиной. Она оставила его одного в небольшой светлой комнате.

Переодевшись в сухую теплую одежду, Сильви вскоре вернулась с чайным подносом.

Он с благодарностью взял у нее из рук чашку чаю, обжигающее питье мгновенно согрело его.

– Да вы дрожите! Вы так замерзли…

– Ослабел после болезни. Я болел. Целый месяц провалялся.

Сильви принялась его расспрашивать о жене и сыне. Оба чувствовали себя скованно, с трудом подыскивали слова. «Она совсем не изменилась, – думал он. – Все то же черное платье, никаких украшений, только брильянт сияет на руке. Темные волосы чуть тронуты серебром, чистый выпуклый лоб, глубоко проникающий в сердце взгляд ясных сияющих глаз. Те же изысканные тонкие черты, гордая посадка головы, стройная шея».

Внезапно он взял ее руку и прижал к своей ледяной щеке, не решаясь прикоснуться губами.

– Душа у меня промерзла, я так устал, – пожаловался он. – Меня окружают одни больные, нищие, отчаявшиеся люди. Я сам отчаялся. Вот почему я пришел к вам.

– Чем я могу вам помочь?

– Нет-нет! – испугался он. – Я не прошу у вас помощи! Мне ничего не нужно. Только не прогоняйте. Позвольте поглядеть на вас.

– Почему вы уехали из Ниццы? Разве там было плохо? А здесь у вас есть пациенты? Вам хорошо платят?

– Нет. Почти не платят. Едва свожу концы с концами. Да еще болезнь основательно расстроила мои дела. Я не мог работать, что само по себе скверно, к тому же за это время несколько семей отказались от моих услуг и обратились к другим врачам. Неудачи повсюду преследуют меня. Я так виноват перед моей несчастной женой, что хоть излому беги.

– В чем же ваша вина?

– Во всем. Ведь это я увел ее от родителей. Привез сюда. Мы родили ребенка. Зачем? Какое я имел на это право? Подумать только, жалкий нищий возомнил себя светилом французской медицины! Да кто я такой? Всего лишь грязный азиат. Мне на роду написано торговать коврами и нугой, а я во врачи полез! Пытаюсь выкарабкаться, но скатываюсь все ниже. Мне-то хотелось похвастаться вам своими значительными научными открытиями, к примеру изобретением новой сыворотки, обсуждать философские и нравственные вопросы! – Он рассмеялся невесело и принужденно. – Вместо этого я ною и жалуюсь. Мол, все плохо и денег не хватает. Нет, от вас ни франка не приму! В тот день, когда я приду к вам за деньгами, знайте: надежды больше нет, доктор стал законченным негодяем, к чему его и готовили от рождения. Пока что я еще борюсь, сопротивляюсь. Но надолго ли меня хватит? Земного человека, сотворенного из праха, – произнес он с горечью и злобой. – Простите великодушно! Докучаю вам всякой чепухой. Вы так добры ко мне, благодарю вас. Никогда не забуду вашей помощи и вашего участия.

Он поднялся:

– Прощайте, мадам.

– Вас что-то мучает? Вы сделали что-нибудь дурное?

Он едва заметно улыбнулся:

– Лишь два человека на свете способны всерьез беспокоиться об этом – вы и моя жена. Ничего такого я не сделал. Сейчас меня тяготит один долг, расплата неотвратимо надвигается. Страшно за жену и за сына, трудно вопреки всему уповать на избавление, хотя дважды мне удавалось выйти сухим из воды. Что станется с женой и сыном, если со мной случится беда? Чтобы защитить их, я готов ограбить и убить, говорю вам это как на духу. Я загнанный зверь, которого выкурили из логова. Каждый кусок приходится выгрызать, ничто не дается даром. Жена и сын не выживут одни. Она устала и ослабела. Сын еще мал и беспомощен.

– Позвольте же мне вам помочь! – взмолилась Сильви. – Возьмите деньги. Вы потом вернете их мне. Вам нечего стыдиться.

– Ни за что! Ни за что! Я отказываюсь! Чтобы я! Взял у вас! Боже, простите, простите. – Он судорожно провел ладонью по лицу. – Я нездоров, я брежу. Мне так стыдно. Мои невзгоды – сплошная дрянь и низость. Лучше бы я каялся вам в настоящем преступлении.

– Не говорите так, – вдруг рассердилась она. – Вы обращаетесь ко мне, будто я святая. Я этого не стою. Я обычный человек, ничем не лучше вас. На моей совести не меньше грехов, ошибок, ужасных заблуждений.

– Таких ошибок и грехов, как я, вы никогда не совершали. Не совершали, на мое счастье. Мне нравится благоговеть перед вами. Хотя иногда я вас ненавижу, – прибавил он совсем тихо. – На самом деле я вас люблю.

Она промолчала.

Дарио попросил робко:

– Вы позволите дикарю и безумцу иногда навешать вас?

– Приходите, когда пожелаете. Я вам рада. Если вам грустно, если у вас несчастье, если вы больны, одиноки, вспомните обо мне. Я всегда вас выслушаю, пойму и помогу – согласитесь только принять мою помощь.

Он поспешно вскочил, схватил со стула потрепанный чемоданчик.

– Благодарю вас, мадам. Мне пора. Нужно еще зайти к одному больному.

Он неловко поклонился. Сильви, прощаясь, протянула ему руку. Он с трепетом легонько пожал ее. И выбежал из комнаты.

Некоторое время он стоял неподвижно на улице Варенн, глядя на старинный особняк, где жила Сильви, и на соседние дома. Потом медленно двинулся прочь. Раньше он часто воображал, какие в богатых парижских домах светлые, просторные, теплые комнаты, как вечером при мягком свете ламп на пушистых коврах играют дети. Впервые ему самому довелось побывать в таком доме.

Он с завистью заглядывал сквозь приотворенные ставни первого этажа в жилища консьержек, торговцев и мастеровых. Счастливые!

Часто Дарио утешали:

– Вы так давно живете во Франции, вы почти француз!

В этом «почти» заключалась для него бездна особого смысла и горького опыта. У него не было друзей, близких, родственников. Он не чувствовал себя дома, он всем чужой. Невольно напрашивалось сравнение с диким зверем, что выполз из логова, рыщет, обходит многочисленные ловушки, скалится, поскольку ни на что, кроме зубов, рассчитывать не может.