Джон Апдайк - Иствикские вдовы

Теперь, со смертью Джейн и связанными с ней общественными мероприятиями, внешний мир набросился на них, взбадривая и смущая двух переживших ее женщин своим многоцветьем и разнообразием. Бруклайн, этот островок цивилизованного существования, льнущий к Коммонуэлс-авеню как огромный клещ, высасывающий жизненные соки из политического тела Бостона, между Бикон-стрит и дорогой номер девять представлял собой сеть кривых улочек с многомиллионными домами из оштукатуренного кирпича, расположенными на маленьких, безукоризненно зеленых, поросших натуральной сочной травой лужайках, изобилующих вручную подстриженными кустами и отборными деревьями. Двор перед домом Тинкеров простирался глубже других внутрь участка, а сам дом был выше и темнее, его венчал третий этаж с мансардой и башенкой, пустой, как церковная звонница.

Сьюки уже была знакома с хозяйкой этого имения, а Александра пока чувствовала себя неготовой к шоку, который наверняка должна была вызвать встреча с осиянным печалью чудом вековой выдержки. Смерть, похоже, предпочла не замечать эту женщину — живое свидетельство того, предположила Александра, вспоминая их с Джейн совместное путешествие, что египетский анк [45] Египетский крест, символ жизни. , то есть мечта египтян о вечно продолжающейся жизни, вероятно, не так уж и беспочвенна. Необыкновенно старая дама была размером с тринадцатилетнюю девочку или тщательно спеленатую мумию. Она встретила их в парадном вестибюле, у подножия огромной широкой лестницы с перилами из орехового дерева, которая, сужаясь в перспективе, спиралью уходила вверх, в мрак темнеющих обоев. Чтобы принять участие в поминовении снохи, старуха спустилась с верхнего этажа с помощью клетки подъемника, ствол которого был установлен внутри лестничного проема и пронизывал его словно посох Меркурия — змеиные кольца на кадуцее [46] Золотой жезл, оплетенный двумя змеями и увенчанный двумя крылышками; символ врачевания. . Поскольку ажурная конструкция лифта практически не создавала никаких преград для зрения, скорбящие, собравшиеся на тераццо первого этажа, наблюдали нисхождение миссис Тинкер как чудо явления dues ex machina [47] Букв.: бог из машины (лат.) . С величайшей осторожностью, словно вверяя широкой ладони Александры хрупкое чучелко бесценной птицы, она вложила четыре высохших пальца во вспотевшую от августовской влажной жары восточного побережья руку более молодой женщины.

— Значит, вы Александра, — сказала миссис Тинкер скрипучим, шелестящим, но отчетливо произносящим слова голосом. — Джейн вас обожала.

Морщины на ее щеках были столь глубоки, что напоминали боевую раскраску индейца, вступившего на тропу войны; а лицо было иссушенным и имело желто-коричневый оттенок, какой приобретают края страниц дешевой книги, даже если на них никогда не падал луч солнца. Нижние веки обвисли, обнажив внутреннюю поверхность бледно-розового цвета.

«Обожала меня?» — мысленно удивилась Александра. Неужели это правда, притом что ее собственное обожание было отдано Сьюки и их обеих, Александру и Сьюки, немного отталкивала серовато-синяя аура ярости и обреченности, которая окружала Джейн?

— А мы любили ее, — произнесла Александра с исключительной осторожностью, словно малейшее движение воздуха могло вдребезги разбить видение, стоявшее перед ней. Даже черные складки шелкового траурного наряда миссис Тинкер казались рискованно хрупкими.

— В таком случае я очень рада, — заявила она своим сиплым голосом, — что она была с вами двумя, когда пришел ее конец.

Ее конец — никаких эвфемизмов, никаких разговоров об «уходе», но в то же время никакого ужаса и никакого новомодного вызывающего нигилизма. Ее фраза делала смерть уютной, ясной и естественной, плодом, вызревавшим год за годом, десятилетие за десятилетием, чье неизбежное в конце концов падение должно встречать со стоицизмом высшего общества исчезнувшей эпохи. Уловив интерес Александры к затронутой теме, миссис Тинкер сказала:

— Для всех нас рано или поздно настает конец.

Тем не менее произнесла она фразу с легкостью человека, к которому это не относится, и с улыбкой поразительного умения применяться к обстоятельствам на мумифицированном коричневатом лице, на мгновение растянувшей ее гофрированные щеки и сделавшей их почти по-девичьи гладкими. Ее губы были не ярче кожи, их окружавшей, но более пухлыми. «А ведь она в свое время была красавицей», — вдруг заметила Александра.

Неожиданно для самой себя она призналась своей древней собеседнице:

— Я до сих пор еще этого до конца не осознала. Не уверена, что и Джейн поняла, что с ней происходит. В ее последнем взгляде… Хотите узнать?

— Да. Разумеется. Всегда нужно знать то, что узнать можно.

— …я увидела в нем возмущение.

— Джейн была раздражительна, — сказала миссис Тинкер. — И тороплива. Как метроном. Вы когда-нибудь пытались играть на музыкальном инструменте под метроном?

— Нет, — нервничая, ответила Александра, поскольку чувствовала, что позади скапливаются гости, продолжавшие прибывать через огромную парадную дверь. — У меня музыкальный кретинизм. Я всегда завидовала таланту Джейн.

— Она была метрономом, отсчитывавшим ритм слишком быстро для моего сына и на мой вкус, — заключила старуха, игнорируя реплику собеседницы. — Наш дом живет в темпе largo, боюсь, для моей снохи он был испытанием. А вот и очаровательная Сьюзен, — без паузы продолжила она, повернувшись ровно на столько, сколько требовалось, чтобы изменить ракурс внимания, словно стрелка часов передвинулась на одно маленькое деление циферблата. Сьюки присоединилась к ним, привнося в атмосферу общения существенную теплоту, любопытство и определенность. — Рада снова приветствовать вас, дорогая. Как печально, что после вашего последнего визита в наш дом мы встречаемся при таких грустных обстоятельствах.

«Она — одна из нас, — осенило Александру. — Бессердечная, зоркая ведьма. Она такая же маленькая, язвительная, остроумная и злая, как Джейн. Мужчины склонны жениться на своих матерях». Нэт женился на своей матери, и, конечно же, обеим женщинам было ненавистно пребывать в одном доме со своим двойником. Вся духовная архитектура этой семьи — две женщины, взаимоотталкиваемые, как одинаковые полюса двух магнитов, и подвешенный между ними маленький сын-муж, нашедший для себя убежище в своем антиквариате, своих клубах и своих бесполезных добрых деяниях, — воочию предстала перед мысленным взором Александры, на миг закрывшей глаза; она ощущала напряжение, все еще царившее в воздухе, и тяжесть, исходившую от пропитанных лаком деревянных панелей.

На Сьюки тоже, видимо, снизошло прозрение, и она импульсивно выпалила, обращаясь к вдове Тинкер: