Павел Дан - Избранное

Симион готовился в дорогу, уезжал он в Турду за похоронными принадлежностями, но по дороге решил заехать на мельницу. Все же надумали похороны сделать пышными и богатыми, чтоб не ударить в грязь лицом перед людьми. Лудовика не возражала, но тут же заметила, что незачем набивать дом попами, и одного хватит. Святости от этого ничуть не убавится. На мельницу тоже не следует везти больше одного мешка зерна, в доме еще осталось немного муки с прошлого обмолота, а если не хватит, то можно попросить взаймы у соседа Думитру Дьяку.

В Турду Симион выехал поздно ночью. Лудовика вышла его проводить и проводила довольно далеко. Она шла рядом с телегой, держась за грядку, и в который раз повторяла мужу, чтобы купил он самый большой венок с крупными красными и белыми цветами, только выбрал подешевле. А гроб, если он дорого стоит, и вовсе не надо покупать, ну его к лешему, возьмет Симион три доски, отнесет к Иону-плотнику, и тот сколотит такой гроб, что впору и самого мирового судью в нем похоронить. А уж с Ионом Лудовика сама договорится, все же он ей племянник. Да и в том ли почесть, что много калачей на поминках да какой венок на гроб положен, почесть в отношении к покойнику, а уж как она хорошо относилась к старику при жизни…

Укоры и ворчание жены, брань матери вывели Валериу из себя; не выдержав, он схватил свою кизиловую палку, нахлобучил на лоб шапку, — знак того, что мужчина сердит, — и отправился в село договариваться с попом. Попов он терпеть не мог. Не любил он их с детства, когда его пугали попами. Служа в армии, Валериу постоянно вертелся среди, офицеров, выучился многим господским словам и господскому обращению и чувствовал себя среди господ как рыба в воде. Но в присутствии попа он терялся, мысли путались в голове, и он сразу лишался своего дивного красноречия, то есть не мог двух слов связать. Это его выводило из себя, но ничего с собой поделать он не мог. Предстоящая встреча и на этот раз вызывала в его душе тревогу и сумятицу.

Валериу размашисто шагал по дороге в село, сбивая палкой колосья на обочине, все же понемногу он успокоился и стал бодро насвистывать какой-то военный марш. Как только он вступил в село, он приосанился, гордо поднял голову и выпятил грудь. С людьми старше себя он скрепя сердце здоровался, но мимо сверстников проходил молча, считая, что те первые должны бы с ним поздороваться.

Приходские дома стояли на отшибе от села, на вершине самой высокой горы. Родоначальником этого поселения был некий поп Маска, человек странноватый, но добрый. Он завел у себя в доме штук двадцать кошек, одну красивее другой, они устраивали кошачий концерт от голода, но мышей не ловили, ленились. Никаких других животных в доме не водилось, а еще не водилось в доме женского пола. Старики утверждали, что «батюшка был хворый, страдал одышкой и потому поселился на горе, там-де больше солнца и воздух чище». Но сам батюшка объяснял свое «вознесение» тем, что служитель церкви должен всегда возвышаться над своей паствой.

О том, как отнесутся к его причуде преемники, он мало заботился. Преемники же этого духовного пастыря должны были вместе с приходом наследовать и место жительства на горе. Как известно, поминовение является одной из главнейших добродетелей, проповедуемых духовенством, и преемники попа Маски поминали его по нескольку раз на день в соответствии со своим темпераментом и эрудицией. Так, первый преемник, толстобрюхий и грузный поп родом из крестьян, поминал его почему-то вместе с апостолом Яношем, не иначе как по-венгерски. Другой духовный отец, впрочем, задержавшийся в селе ненадолго, к своим поминаниям присовокуплял еще и оба Никейских собора. А уж теперешний поп Тирон, прибывший прямо из семинарии и поэтому знавший с десяток слов по-французски, всю древнееврейскую азбуку и одно склонение греческого языка, в поминаниях пускал в ход сразу все свои знания, словом, честил предшественника на все корки. Особенно он усердствовал тогда, когда ему приходилось тащиться вверх на волах в «санаторий», как он называл свой приходский дом, да еще в телеге, полной муки.

Поп Тирон был здоровенный детина с мощной и красной, бычьей шеей, с лошадиными зубами и таким перекошенным набок ртом, будто его подцепили за уголок и тянут за веревочку. По чести сказать, такому здоровяку скорее подошел бы мундир фельдфебеля, нежели ряса священника.

Поп стоял с расстегнутым воротом рубахи и умывался; услышав шаги, он чуть повернул свою бычью голову и прищурил узкие поповские глазки.

— Садись, — сказал он Валериу, не ответив на приветствие и не любопытствуя, зачем тот пришел.

— Весьма благодарен, насиделся.

Поп про себя отметил это господское «весьма благодарен», мужики обычно говорили «премного благодарны», а то и просто «спасибочки».

— Ничего, ничего, присядь. Ты не сват, чтобы стоять. А у меня девки растут.

Валериу присел на стул у стены, но тот взвизгнул и перекосился, точно рот у самого попа.

— Что за народ! — посетовал поп. — Сколько раз просил: уберите этот стул, снесите на чердак, а они и не слушают. Ну, задам я им жару.

Валериу присел на другой стул, но этот оказался без одной ноги.

— Что, и другой тебя не держит? Ну и тяжел ты, братец. Небось килограммов двести в тебе?

Валериу усмехнулся.

— Бог миловал.

Он взял последний стул, приставленный к стене, сел и зажал палку между колен.

— Ты чего не оставил палку за дверью? Боишься? У нас нету собак, да и были бы, не дал бы я им в обиду своего, — сказал он, подмигнув Валериу и особо напирая на «своего».

— Да мне сидеть некогда, я только…

— Ну, погоди, я сейчас, — сказал поп и вышел.

Вернулся он только час спустя.

— Что за невидаль, слышь, купил я себе в Лудоше у одного моца телка. А телок этот вот уж другую неделю не сосет. Сроду у меня таких не было…

— И у нас такой был, вполне нормальный телок. Вот увидите, такой вымахает, что не узнаете…

— Вот оно как! — удивился поп. — И у вас такой был? А я думал, только мне такой попался. Ну раз так, то и тревожиться мне не к чему, успокоил ты меня. Хорошо, что сказал тебе, а то беспокоился я: выживет ли? Надо бы мне сразу сообразить, что у таких хозяев, как вы, всякие телки побывали…

Он вышел в другую комнату и вернулся с молитвенником, в облачении: надел на шею епитрахиль.

— Становись на колени, — велел он Валериу.

— Я не болен. Не за тем я пришел, чтобы вы молитвой хворь из меня изгоняли.

Поп удивился.

— Не за тем? Что ж ты молчал, человече? А я-то тебя сколько ждать заставил. Думал, хворый ты, изгонять болезнь пришел. Кто-то мне сказывал, уж не припомню кто, будто ты того малость, по ночам мерещится тебе всякое… — Поп многозначительно повертел пальцем около виска, показывая, что он имеет в виду.