Владимир Короткевич - Христос приземлился в Городне (Евангелие от Иуды)

...Огонь. Человек, висящий десять часов. Крик.

— Судишь? Каким правом?! Правом большинства, правом рады?! Рада твоя состоит из таких же продажных, развращённых людей, как и ты сам... Тиран трусливый, носишь имя раба рабов и пользуешься изменой, доно­сами, применяешь золото и сталь, чтобы быть паном панов... Как ты назовёшь клир, курящий фимиам твоему могуществу, воспевающий твою власть? Как ты назовёшь этих медноголовых... этих отродий ада, у которых сердца из металла, а чресла из грязи Содома и Гоморры? Эти служки созданы, чтобы ползать перед тобою. Имя тебе — Сатана.

Выкрикивал... Выкрикивал... Крики эти ночью стояли в ушах.

...Перед тем как карать смертью людей — карали колокола. Заменили другим колокол на доминиканской звоннице, притащили его на Старый рынок, где лежал уже низринутый городской колокол, и раскалёнными щипцами вырвали обоим языки, чтобы не кричали о тре­воге. Не в набат надо бить, если в город, пускай себе и под покровом ночи, входит законный хозяин, святая вера.

Большую Зофею языка не лишили, но хвостали за­пачканными в навоз плетьми. Люди, глядя на это, сжи­мали кулаки от унижения.

Молчали колокола. К словам Рабле «город без ко­локолов... корова без бубенчика» стоило было бы при­бавить: «Волки вокруг, и не придёт хозяин».

Люди ежеминутно ожидали ареста. Население го­рода уменьшилось наполовину. Кто был убит, кто ждал смерти в подземельях, кто сидел в каменоломнях или убе­жал. Некоторые искали права убежища в храмах. И заско­чившие в костёлы получили его, право умирать от голода и жажды. А спрятавшихся в православных церквях выдали и всех поголовно, вместе с сидевшими в подземельях, распяли вдоль дорог и повесили за рёбра. От одного рас­пятия к другому. Деревянных путали с живыми.

Гиав Турай, когда-то почти фанатик, висел повешенным за ребро, плевал на имя Бога и, мучаясь в пред­смертных страданиях, кричал:

— Земля моя! Несчастная! Сколько веков! Сколько веков тебе терпеть! Сколько веков можно терпеть!

Так он кричал, пока не умер. Все умерли.

И случилось так, как когда-то в Риме, в понтифи­кат Бенедикта Восьмого. Несколько дней землетрясение трясло Рим, и тогда решили, что в этом виновны рим­ские евреи и немногочисленные мусульмане с право­славными. Их всех уничтожили, и летописец записал: «После наказания их смертью ветер утих и земля не испытывала больше ужасных колебаний, ранее сотрясавших Святой город».

Может, и так. Историки не ошибаются. А может, земля просто устала сотрясаться. Нельзя всё время сотрясаться. Сколько можно!

Во всяком случае, после всего произошедшего зем­ля Городни также перестала сотрясаться и издавать под­земные толчки. Эшафоты помогали и в первом и во вто­ром случаях. Город был усмирён. Город молчал. Пришёл черед Христа.

Глава LIV

СИНЕДРИОН

Я умоляю об одном: умоляю тело своё, находящееся во власти палачей, сбе­речь силы и выдержать мучения, предна­значенные ему, чтобы я был в состоянии крикнуть на эшафоте: «Смерть властителям! Смерть обманщикам! Смерть торговцам верой! Да здравствует свобода!»

Ответ Ольджато суду

И вновь он стоял в том же большом судном зале, где когда-то его заставляли быть Христом. Теми же были готические своды с выпуклыми рёбрами нервюр. Те же по­перёчно-дымчатые, белые с красным, стены. Те же окна возле пола, и свет снизу, и угрожающие тени на лицах тех самых судей. И та же пыточная, и тот же палач на по­роге. Только теперь Христос был совсем один и знал, что выхода на этот раз не будет.

Епископ Комар читал обвинение:

— «...имя Господа нашего себе приписал и присвоил и святую церковь в обман ввёл. И поэтому сей якобы Христос как ложный пророк и искуситель предаётся суду Церкви, имя которой как Христос испоганить хотел».

— Припиши: «Вельинское рассеяние хотел идти», — Предложил Лотр. — Народ это любит, непонятное.

«Ну их к дьяволу. Не стоит и слушать. Одни морды вокруг... Интересно, где сейчас Анея, кто спасся? Только не думать, что после суда снова истязания, ещё более страшные, последние, что будут вырывать огнём имена всех, кого знал в жизни и кого тем самым мог «заразить искажёнными, неправильными, ошибочными мыслями, которые — от дьявола». Ну, нет. Уж этого удовольствия он постарается им не дать. Смеяться надо, издеваться чтобы аж заходились от злобы, чтобы лет на десять при­близить каждому конец».

— Что скажешь, лже-Христос? — долетел до него голос Лотра.

Он сказал безо всякого пафоса:

— А что говорить? Мог бы напомнить, как вы меня им сделали. Но глух тот, кто не хочет слышать. Беспамя­тен тот, кто хочет осудить. А вы никогда ничего иного и не хотели. Лишь бы доказать, наперекор правде, что всегда правы. И не за самозванство вы меня судите, а за то, что я, мошенник, бродяга, шалбер, перестал быть мо­шенником, стал тем, кем вы меня сделали, кем боялись меня видеть. Воскресни сейчас Бог, воскресни тот, с кого началось ваше дело, вы и с ним совершили бы то, что со мной. Зачем управителям и холуям, чтобы хозяин вернулся в дом? Они ведь грабят.

— Богохульствует! — завопил внезапно Жаба. — Слышите! Он оскорбляет Бога!

Магнат, закатив глаза, рвал на себе чугу. Комар торопливо скрипел пером.

Попросили свидетелей. Первой вошла женщина под чёрным плащом с капюшоном. Сердце Братчика опустилось. Он узнал.

— Марина Кривиц, — обратился Лотр, — отвечай, слышала ли, как хвастался необычностью рождения?

Магдалина молчала. Братчик видел лишь глаза, которые смотрели на него через щель в капюшоне умоляюще и тоскливо. Молчала. И с каждым мгновением всем членам подлейшего синедриона делалось неприят­нее и неприятнее.

— Интересно, почему это вы взяли её свидетельницей и, наперекор своему обычаю, не привлекли к делу? — шёпотом спросил у Босяцкого Юстин.

— А вы что, хотели бы иметь такого сильного врага, как новагродский воевода? Так вот, она без нескольких дней его жена.

— Мартела Хребровича? Он что, овдовел?

— Почему Мартела? Радши.

— А Мартел?

— Отправился к праотцам.

— Как это так?

— А так, — улыбнулся Босяцкий. — Поехал пить к врагу «чашу примирения», а ему там и проломали череп.

— Чем?

— Да «чашей примирения» и проломали.

— Славянская дипломатия, — сказал Юстин.

Братчик видел глаза и понимал, что она и прийти сюда согласилась, лишь бы посмотреть на него. Сердце его щемило. Много бы он отдал, чтобы она не страдала по нему.

Молчание держалось. Лотр повторил вопрос.

— Нет, — резко ответила она. Отвязалась, чтобы на него смотреть.

— Чертил ли знамения и пентаграммы, отпугивающие дьявола, на дверях тех мест, которые являются возлюбленным его прибежищем, как то: дома мудрствующих, дома поэтов, не пишущих псалмов и од, кладбища самоубийц, мечети, синагоги, разбойничьи притоны, дома анатомов и философов...