Владимир Короткевич - Христос приземлился в Городне (Евангелие от Иуды)

...Когда солнце показало всем свой маленький крас­ный краешек, над обрывом стоял уж только один Юрась. Оборванный, чёрный от дыма, с тяжёлыми от пыли воло­сами, забрызганный кровью, он вертел над головою меч, скалил зубы и был таким страшным, что к нему никто не рисковал подходить.

— Сдавайся, — крикнул Босяцкий. — Иначе арканы бросать будем.

Христос скверно выругался.

— А рожна не хочешь, хорь? Тут камни внизу. Пока долечу до реки — разорвёт. Живым не возьмёте. Не дамся. Я вам не святая Цецилия, чтобы меня грязными лапами лапать.

— Взгляни, — бросил рыцарь Иисуса.

Вражеская цепь расступилась. Стража держала за руки Анею и скрученного Раввуни с заткнутым ртом. Нагло усмехаясь, подошёл к женщине богатырь Пархвер, чёрный и вонючий от пота, как и все. Весело блестел синими глазами. Взял Анею за волосы: испуганно содрогнулись ресницы, закатились чёрные в синеву глаза.

— Сейчас я её... при тебе, — хохотнул Пархвер. — Братьями будем.

Позже никто не мог сообразить, как это произошло, и меньше всех сам Юрась. Глаза будто бы сами заметили рядом с трупом повстанца ножное копьё, тело сделало молниеносный рывок к нему, рука схватила и направила куда надо.

В следующее мгновение длиннющее копьё, брошен­ное с подъёма ступни, взвилось в воздухе и ударило...

...За эту долю минуты Пархвер не успел не то что­бы отступить, но даже понять. Остриё вылезло у него из спины. Он стоял, словно опираясь грудью на древко, и ещё не понимал, что убит. Потом его начало тошнить кровью. Долго-долго. А ещё немного погодя существо в сажень и шесть дюймов роста, непобедимый Пархвер, упало на землю. Все стояли словно оглушённые.

Христос подумал, вздохнул и сказал:

— Хорошо, Босяцкий, поладим.

— Не смей! — истошно завопила женщина.

Иуда извивался в руках стражи, словно вьюн, но освободиться не мог.

— Молчи, Анея, — голос Юрася был безжизненным. — Не лезь из кожи, брат Иосия. А то случится с тобою что-нибудь — только людей насмешишь. Ну их к дьяволу! Не стоят они и нашего смрада.

Смотрел прямо в глаза псу Божьему:

— Моё слово, кот ты мой аксамитный, не твоё слово. Так вот: ты этих двоих в чёлн посадишь. Целый, не дырявый, как большинство твоих людей сегодня, после беседы со мною. Вёсла дашь. Самолично оттолкнёшь их от берега. И как только они будут на середине реки — я брошу меч. Иначе...

— Слово? — улыбнулся мних. — Я даю слово, — и он бормотнул: — Juzo.

— Слово.

Анея кричала и вырывалась всё время, пока ее нес­ли в чёлн. Пришлось связать ей руки и ноги.

— Береги себя! — кричал с обрыва Юрась. — Бере­ги! Может, ребёнок будет.

— Нет! Нет! Не-е-ет!

Иуда шёл за нею, как убитый. Сел в чёлн, бессильно опустив руки.

— Раввуни! Раввуни! Если дашь ей выскочить — пре­дашь меня! Предашь!

— Хорошо! Хорошо! — душась рыданиями, гово­рил Раввуни.

Чёлн оттолкнули. Яростное течение закрутило, понесло его на середину. Юрась видел, как отражаются в Немане берега, и слепяще-белые облака, и шапки де­ревьев, сизые леса на горизонте — вся эта земля, по ко­торой столько ходили его ноги и по которой им больше не ходить.

И тогда, чтобы уже не сожалеть больше, он бросил меч:

— Ваш час и власть тьмы.

Его схватили.

Глава LII

РАВВУНИ

И поразил Филистимлянина в лоб, так что камень вонзился в лоб его.

Первая книга Царств, 17:49

Всё ещё ревела и ревела над городом дуда. Над ранеными, над трупами, над мортусами, над мародёрами, над всей этой кровавой, навозной помойкой, в какую именем Бога превратили большой и красивый белорусский город, диамант Немана, Городню.

Этот звук тревожил, напоминал, угрожал. И тогда на остроконечные крыши ближних домов послали лучников.

Дударь трубил, ему больше ничего не оставалось. Немного даже слащавое лицо «браточки» теперь было словно из камня. Шагайте, топчите землю, мёртвые Божьи легионы. Встаньте, обесславленные, дайте отпор тем, кто надругался над вами, отрекитесь от того, кто вас предал.

Рыдала дуда. Лучник натянул лук. Звучно лязгнула по бычьей перчатке тетива. Стрела пробила меха и вонзилась дударю в ямку на границе груди и шеи, туда, где «живёт душа».

...Тишина легла над трупами, и её услышали все. Услышали её и Раввуни в челне, и Братчик на 6epeгy. Только Иуда увидел страшное раньше, потому что к Христу как раз подходил Лотр. В руке у пастыря была кошка — семихвостая плеть с крючком на каждом конце.

— Лжеучитель! Ересиарх! — лишь тут ярость на его лице плеснулась наверх, смывая последние остатки пред­ставительности. — Грязный схизматик!

Весь побагровев лицом, он секанул кошками, сры­вая у Братчика с плеча одежду и кожу. Замахнулся второй раз — Босяцкий и Комар схватили его за руки: поняли, сорвёт со схваченного кожу без суда.

Братчик плюнул Лотру под ноги.

— Вишь, испугался как! Ну чего ты? Шкуру с меня дерут — чего ж ты горланишь! Признавайся, нунций, сколько раз от ужаса угрешился, пока я вас колотил, как хотел?

Он жаждал, чтобы его поскорее убили. Тут, на месте. Он боялся пыток. Но он не знал, какую пытку они подготовили ему. Увидел, что все смотрят то на него, то на реку, взглянул и впервые потерял самоо­бладание.

— Где же твоя честь, Лотр?! Где же твоё слово, Босяцкий?! Где, вшивые пастыри?!

Два челна отчаливали от берега, готовясь в погоню, каждом было по четыре вооружённых гребца.

— С тобою да честь? — спросил Лотр.

— Босяцкий, ты ведь сказал juzo! Где твоя совесть?!

— Ну, — пёс Божий улыбнулся почти приятной умной улыбкой. — Моя совесть, конечно, не вынесла бы этого, но ты не заметил, не дослышал — я вместо juzo, ска­зал izo, что значит «горю». Ты слишком простодушен, сын мой. Мужчина может молчать, если видит несправедливость, и остаться честным. А женщина — скажем, она — молчать перед на­сильником, и это не опозорит её, и останется она такой же верной или непорочной даже.

Христос попробовал ударить его ногою в пах, но не достал. Его оттащили. Даже он, во сто раз ловчее любого из этих, полный властелин своего тела до последнею нерва, ничего не мог сделать, если десять человек держат его.

— Делай что хочешь, — изо рта у Босяцкого словно плыл вонючий навоз, словно травинка жала высовыва­лась из-под языка, — лишь внутренне в этом не участвуй, юный мой друг.

— ...щенок, — плюнул Христос. — Думаешь, за те несколько лет ты видел, ты думал больше меня? Навоз­ный червь. Ты солнца не видел, веков не видел, быдло!

— Да вообще пощады Божьей не избавишься даже, если дашь присягу без намерения сдержать её. Вот я тебе пообещал: «Исполню». А про себя прибавил: «Если меня к этому вынудят или я сам пойму, что ты не враг, а полез­ный для отечества и государства человек».

И тогда, понимая, что это всё, что этим людям мож­но даже плевать в глаза, он, сам не понимая, на что на­деется, в исступлении крикнул: