Ахмед аль-Шидийяк - Шаг за шагом вслед за ал-Фарйаком

Однако ал-Фарйак сводил всю культуру к умению вести себя за столом, словно он учился у европейцев либо состоял с ними в родстве. Поэтому он пустил в ход свой поэтический талант и, призвав на помощь рифмы, сочинил сатирическую касыду, высмеивающую грубость и дикость этих людей. Вот бейт из нее:

Он зачитал эту касыду брату, признанному знатоку арабской литературы и языка, и тот счел ее очень удачной для столь молодого поэта. Вскоре касыда стала известной многим, поскольку брат ею восторгался и читал ее своим знакомым. Один завистник брата передал касыду эмиру — передавший был христианином, только христианам свойственна зависть. Между тем с касыдой ознакомились и многие друзы, которые тоже в ней высмеивались.

Эмир, выслушав касыду, возмутился и сказал своему секретарю: «Твой брат лжец! Как он, наш гость, может смеяться над нами? Мы приняли его со всем радушием, ничего для него не жалели. Клянусь Аллахом, если он не загладит свою вину написанием панегирика, то узнает всю силу нашего гнева». Этот эмир был истинным арабским рыцарем и отличался смелостью и благородством. Однако дела свои он запустил — не занимался ими и денег своих не считал. А пригрозив ал-Фарйаку, испугался, что эта угроза может для него самого обернуться большими неприятностями, если молодой поэт, брат его секретаря уедет обиженным. Поэтому он решил сменить гнев на милость и погладить провинившегося по шерстке. Он втайне велел своему другу, одному из клириков его конфессии и его политическому стороннику, устроить обед и пригласить на него его самого, ал-Фарйака и его брата. Когда все собрались за богато накрытым столом, эмир сказал: «Клянусь Аллахом, мы не вкусим ничего из этих яств, пока наш Абу Дулама {54}(то есть ал-Фарйак) не сочинит экспромтом панегирик из двух бейтов». Ал-Фарйак не заставил себя долго ждать и произнес:

Присутствующие рассыпались в похвалах, сам эмир не удержался, пожал ал-Фарйаку руку и поцеловал в лоб. На этом с обидами было покончено, и все разошлись довольные. Наш друг вернулся домой и принял решение впредь никогда не связываться со знатными людьми и плотно заткнуть уши, чтобы не слышать голосов тех, кто их восхваляет, даже если бы они звучали громче церковных колоколов.

Ал-Фарйак вернулся к своей прежней профессии, которая уже надоела ему, как постель больному. А у него был один искренний друг, посвященный во все его дела. Раз они встретились и долго беседовали о жизни и о том, как можно заставить людей себя уважать. Оба сошлись на том, что в наши дни человека ценят не по его заслугам и талантам, а по одежде и содержимому его кармана — тому, кто с детства носит шелка, лен и хлопок, купленные в лавках богатых торговцев, суждено большее уважение, нежели тому, кто в детстве ходил нагишом, а выросши, с трудом находит, чем прикрыть свою наготу. Неважно, каков человек и есть ли у него мозги, но если на нем широкие шаровары и богатый кафтан, его уже почитают за великого умника и поют ему дифирамбы.

Друзья договорились приобрести партию товара и отправиться торговать им по окрестным селениям. Таким способом они надеялись познакомиться с жизнью людей и развеять собственные печали. Для перевозки товара наняли осла. Осел был такой тощий и слабый, что еле передвигал ноги, не говоря уже о том, чтобы нести на себе груз. Единственное, на что он был способен, это реветь — требуя корма, и фыркать — когда его подгоняли или пытались надеть на него седло.

Наконец они тронулись в путь, питаемые надеждами на успех, который надолго обеспечил бы им безоблачное существование. Но во время первого же перехода обессиливший осел свалился с ног на крутом склоне. После чего уставший ал-Фарйак начал сожалеть о том, что бросил свой калам, худо-бедно кормивший его. Только теперь он понял всю губительность алчности и жадности, стремления ублажить свое тело, забывая о душе. Однако разумен тот, кто из каждой неудачи извлекает урок, а из каждой пагубы — пользу. Даже утрата здоровья может сослужить службу разумному и быть ему во благо. Больной, лежащий в постели, не закоснеет в своем дурном поведении, в губительных страстях и низменных желаниях. Изнуряющая болезнь просветляет его душу, боль и страдания наставляют его на путь, угодный Господу и людям. В таком положении оказался после всего, что ему довелось претерпеть, и ал-Фарйак. Трудности и невзгоды этой поездки открыли ему глаза на то, что водить каламом по бумаге куда как сподручнее, чем возить тюки на осле, что черный цвет чернил приятнее для глаза, чем пестрота товаров, и что сбывать всякий хлам куда позорнее, чем болеть паршой или водянкой. Он дал себе зарок, вернувшись в родную деревню, довольствоваться простой и скромной жизнью и не помышлять ни о славе, ни о высоком положении, ни о богатстве — тогда ему не придется обходить города и веси, ведя на поводу осла.

Если описывать этого осла в нашем, арабском, стиле, то надо будет сказать, что это было животное глупое и тупое, норовистое и упрямое, сухое и жесткое, без палки он не делал ни шага, а увидев на земле лужу, принимал ее за полноводное море и шарахался от нее, как испуганный страус. Если же перейти на стиль франков, то скажем, что этот осел был сыном отца-осла и матери-ослицы. Цвета он был почти черного, шерсть напоминала на ощупь колючий кустарник, уши обрезаны, и он не проявлял ни малейших признаков резвости. Ноги сухие и безволосые, рот беззубый, губа отвисла, он убегал, когда его подзывали, и лягался, когда его подгоняли, нюхал все подряд, валялся в пыли и поднимался весь в грязи. На него не действовали ни крики, ни удары, и он трогался с места, лишь учуяв корм, хотя бы это была сорная трава. Живость в нем пробуждалась только, когда он встречал ослицу — в этих случаях он проявлял необычайную прыть, скакал и выделывал такие курбеты, что несколько раз даже скидывал с себя ношу. Была у него и еще одна особенность — несмотря на почти полное отсутствие зубов, он то и дело, и на пригорках, и в низинах, накладывал кучи навоза, что вызывало к нему еще большее отвращение. Родившись в местах, где выращивали много капусты, редиски, репы, брюквы, цветной капусты, он с малолетства испускал запах, становившийся с годами все более ужасным. Идущий следом за ним был вынужден затыкать нос и плеваться. Словом, описывай его хоть в арабском, хоть во франкском стиле, ясно, что выносить общество этой твари было не меньшим испытанием, чем само путешествие.

Обойдя несколько деревень и не найдя ни в одной из них ни приюта, ни пропитания, после долгих и безуспешных торгов с покупателями, ал-Фарйак и его компаньон сочли за лучшее вернуться восвояси, не выручив ничего, но живыми и здоровыми.