Ахмед аль-Шидийяк - Шаг за шагом вслед за ал-Фарйаком

— А что дальше? Расскажи-ка, что за этим следует!

— Неужели ты меня ревнуешь? А я просто говорю о том, что задыхаюсь в этом мире, где одним позволено все, а другим ничего. Да будь моя воля, я не стала бы есть из посуды, которой касались руки мужчины!

Во время этого разговора в дверь постучал какой-то мужчина. Ал-Фарйак открыл ему, не зная, стоил ли впускать его в дом. Мужчина сказал: «Я узнал о твоем приезде и пришел просить, чтобы ты учил меня арабскому языку. Я буду за это платить пятнадцать франков в месяц». Услышав эти слова, ал-Фарйакиййа, по своему обыкновению, рассмеялась и сказала мужу: «Вот тебе доказательство щедрости наших здешних друзей, которых громко восхваляет весь мир». Ал-Фарйак ответил гостю: «Я не хочу от тебя денег, плати мне тем, что будешь учить меня своему языку». Пришедший согласился. Несколько дней спустя его посетил также один парижский ученый, который сказал: «Мне стало известно о твоем приезде и о том, что ты сочиняешь стихи. Если ты уже сочинил что-нибудь о Париже и упомянул о его достоинствах, то это было бы лучшим рекомендательным письмом к его жителям, потому что здешние люди любят похвалы и лесть, тем более со стороны иностранца. Сами они, когда посещают другие страны, обязательно восхваляют их правителей и обеспечивают себе этим их уважение и хороший прием». Ал-Фарйак внял этому совету и сочинил длинную касыду-панегирик Парижу и его жителям, которую назвал «Предварительной касыдой», поскольку хвалил в ней то, чего еще не успел узнать. Прочитав касыду и вникнув в ее смысл, ученый очень высоко ее оценил и перевел на свой язык. Потом добился, чтобы перевод напечатали в одной из газет, и принес ал-Фарйаку экземпляр этой газеты, сказав: «Вот напечатанный перевод твой касыды, а в Азиатском обществе {355}мне обещали поместить в их научном журнале {356}арабский оригинал. Ведь ты первый поэт, воздавший хвалу Парижу на арабском языке». Ал-Фарйак поблагодарил ученого и сказал, что хотел бы иметь экземпляр газеты. Ученый ответил, что она продается в таком-то месте за две трети франка. Ал-Фарйак пошел и купил себе газету.

Спустя еще несколько дней к нему явился один человек, читавший эту газету, и сказал: «Я прочел перевод твоей касыды, и она мне понравилась. Не хочешь ли ты обмениваться со мной уроками языка?» Ал-Фарйак согласился. Они начали встречаться, и через его посредничество ал-Фарйак познакомился с известным ученым мсье Катрмером {357}, который, в свою очередь, познакомил его с преподавателем арабского языка мсье Коссеном де Персевалем {358}и еще с одним преподавателем мсье Рено {359}. Но знакомство с ними было, как говорится «шапочным» {360}. Посетил ал-Фарйака и еще один господин, фамилия которого имеет приставку «де» — знак благородного происхождения — мсье де Бофор. У последнего была сестра, в доме которой находилась школа, где учились девушки из знатных семей. Когда наступило время экзаменов, она однажды вечером устроила у себя прием и пригласила на него ал-Фарйакиййю и ее мужа. Ал-Фарйак сказал жене: «Вот тебе пример щедрости людей. Ты давно жалуешься на одиночество и на скупость твоих новых знакомых, которые не оказывают тебе никакого внимания. В стране англичан тебя приглашали и знакомые и незнакомые. Иногда тебе это даже досаждало: надо было постоянно менять платье, есть в непривычное время и отказываться от курения. Теперь можешь радоваться — у нас здесь добрые и гостеприимные друзья». Жена согласилась, что все они хорошие и достойные люди. Вечер у сестры упомянутого «де» они провели приятно и с удовольствием. Вернувшись домой в хорошем настроении, ал-Фарйакиййа подтвердила: «Да, Бофор очень воспитанный и любезный человек. И я не ожидала, что француженки могут быть такими веселыми и приветливыми. Мне нравится, как они говорят — певуче и слегка в нос, это придает французскому языку в их устах особую приятность. А у детей произношение еще приятней». Ал-Фарйак сказал: «Очевидно, арабам тоже нравится эта гнусавость. Мой господин автор «Словаря» определил значение глаголов нахима и танаххама как «выталкивать что-то из своей груди через нос», а глагола нахама как «играть и петь наилучшим образом». Ал-Фарйакиййа засмеялась и сказала: «Наверное, твой господин был влюблен в женщину, которая гнусавила. Боюсь, как бы ты от него не заразился. Я согласна, что гнусавость, картавость и даже шепелявость могут быть приятны у молодых людей и девушек. Но разве приятно молодой девушке слушать гнусавящего и шепелявящего старика?

В Париже мне нравится также, что люди на улице не смеются над иностранцем, одетым и ведущим себя не так, как они, в отличие от лондонского простонародья, которое их оскорбляет. Случается, что кто-то даже подзывает к себе иностранца издалека только для того, чтобы обругать его и обозвать проклятым чужаком. Или я ошибаюсь?» «Нет, ты права, все согласны в том, что рабочие и другие простые люди в Париже очень вежливы и обходительны».

Они еще некоторое время сравнивали Париж и Лондон. Ал-Фарйакиййе больше всего не нравилось в Париже то, что в дома позволено входить женщинам всех сортов. Она утверждала, что в Лондоне порядки гораздо строже. Муж не отрицал, что лондонские дома удобнее — лестницы в них короче, жильцов меньше, и они не шумят, что пороги моются каждый день, кухни чище, комнаты обставлены лучше, на полах добротные ковры. Но отмечал, что в этих домах чаще случаются пожары, тогда как парижские более устойчивы к такой опасности, да и внешне выглядят более привлекательно. А то, что в Лондоне в них проституток не допускают, а в Париже им разрешают туда входить, объясняется, на его взгляд, тем, что парижские проститутки ведут себя более прилично. Лондонские злоупотребляют выпивкой и ведут себя непристойно. Есть и еще одна причина: все парижские проститутки известны полиции и зарегистрированы там. Поэтому они не осмеливаются переступать границ приличия. Лондонские же ничего не стесняются.

Между тем ал-Фарйакиййю по-прежнему мучили сердцебиения, они продолжались по нескольку дней, потом отпускали ее. В один из таких перерывов она вновь была приглашена на обед к сестре де Бофора. Они поехали туда с мужем и не переставали удивляться гостеприимству, к которому в Париже не привыкли. Потом болезнь ал-Фарйакиййи усилилась, и она слегла. Ее лечили два врача-австрийца, и она немного оправилась. Тем временем сестра де Бофора вышла замуж за человека по имени Ледос. Когда ее брат пришел однажды навестить ал-Фарйака и увидел ал-Фарйакиййю, стонущую и жалующуюся на боли, он посоветовал ее мужу обратиться к мужу его сестры, сказав, что он большой знаток лечебных трав и уже многих вылечил от этой болезни. Ал-Фарйак поехал к этому человеку и попросил его осмотреть жену. Тот ответил, что не имеет официального разрешения на лечение больных, но готов осмотреть больную и, возможно, излечить ее. Он прописал ал-Фарйакиййе пить отвар из трав и прислал ей шесть листиков нужной травы. Когда эти листики закончились, ал-Фарйак попросил еще. К ним приехала сестра де Бофора, жена самозваного врача, и заявила, что они должны заплатить за листики пятьдесят франков. Услышав эти слова, ал-Фарйакиййа вскочила на ноги и закричала: «Тебе не стыдно требовать такие деньги за шесть листочков травы, когда твой муж даже не врач?!» Ал-Фарйак пытался напомнить жене, что эта женщина дважды приглашала их на чай и на кофе, угощала халвой и сладкими пирогами, и поэтому не надо так грубо с ней разговаривать. После долгих споров и перепалки сестра «де» согласилась взять половину названной суммы. Ал-Фарйак вручил ей деньги, и она удалилась с проклятиями. Брат ее перестал бывать в доме супругов. Таких самозваных докторов немало. Познакомившись с иностранцем, он ему улыбается, привечает его, тот приглашает врача к себе, и он ходит к нему в дом, а как только заметит, что иностранец кашляет или еще что, сразу прописывает ему лекарство. Потом требует с него плату за каждый визит с момента их знакомства и зовет соседей в свидетели, что он часто посещал этот дом, поскольку болезнь оказалась хронической. А главарь этой шайки некий Д’Алекс, врач-самозванец, живущий в Лондоне, на улице Бернерз-стрит № 61, Оксфорд-стрит (61 Berner’s Street, Oxford Street).