Ахмед аль-Шидийяк - Шаг за шагом вслед за ал-Фарйаком

Это все, что известно нам об ал-Фарйаке, и что сумели мы изложить на бумаге. Пожелавшему похвалить его или обругать, суд будет вынесен в день, когда переплетется с ногой нога {369}и будет призван человек перед Господом предстать. А пожелавшему ему поскорее с супругой встретиться и в благополучии жизнь прожить твердо обещаю, что ал-Фарйак его на обед пригласит и всеми самыми вкусными блюдами из упомянутых в этой книге угостит.

1. Касыда султану Абдул-Меджиду с пожеланием победы в русско-турецкой войне.

2. Хвалебная касыда Парижу.

3. Достоверная касыда Парижу.

4. Касыда в честь Высокоуважаемого эмира ‘Абд ал-Кадира ибн Мухи ад-Дина, знаменитого своими познаниями и джихадом.

5. Касыда в честь Высокоуважаемого, благородного и почитаемого Субхи-бея в Стамбуле.

6. Достопочтенному и мудрому священнику Габра’илу Джаббара. Послано из Парижа в Марсель. Первое стихотворение, в котором я прославляю священника.

7. Картежная касыда.

8. Бейты, написанные на двери комнаты (60 дубейтов).

9. Стихи о разлуке (четыре касыды-обращения к жене и сыну).

Господин мой шейх Мухаммад, господин наш митрополит Бутрус, отец наш Ханна, отец наш Мункариос, сэр Абрахам, мистер Никтон, герр Шмит, сеньор Джузеппе Години, я сделал эту книгу — то есть сочинил ее, но не напечатал и не переплел — и отдаю ее в ваши руки. Мне хорошо известно, что господин мой шейх Мухаммад, если прочитает ее, посмеется над ней, поскольку знает, что сам он мог бы написать лучше и, что книга пустая, хотя я и заполнил ее буквами. Но наш господин, наш отец и наш сэр не смогут ее прочитать, так как не смогут понять. По этой причине я прошу их, прежде чем они кинут книгу в огонь, спросить, что же в ней хорошего и что нехорошего, и если хорошее перевесит, то не сжигать ее и вернуть мне. Если они обнаружат в ней какие-то ошибки, то это еще не причина ее сжигать. Ведь каждый из нас допускает много ошибок, но Великий Господь не сжигает нас из-за этого в адском пламени. Я клянусь тебе, отец наш Ханна, что я ненавижу не тебя, а твое высокомерие и твое невежество, потому что, когда я здороваюсь с тобой, ты суешь мне руку для целования. А зачем мне целовать руку невежды, за всю жизнь не написавшего ни одной книги и не сочинившего ни одного духовного песнопения. Господин мой шейх Мухаммад, я знаю, что богословские и грамматические труды ценнее этой моей книги, потому что, читая их, человек хмурит лоб и сдвигает брови, пытаясь понять их содержание. Ибо, в твоем представлении, достоинство и величие заключается именно в нахмуренном лбе. Однако в богословских книгах не говорится, что смех греховен или запретен. А ты, благодарение Аллаху, умен и проницателен, ты прочел больше литературных книг, чем наш господин митрополит Бутрус съел жареных цыплят. И в каждой литературной книге ты находил главу о непристойном. А если бы непристойное противоречило литературе, то такие главы не включались бы в книги. Мне проще всего повторить в конце моей книги уже сказанное другими: да простит мне Аллах те места, где калам мой переступил границы и нога моя оступилась. Сейчас мы, слава Аллаху, живем в согласии. Что же касается мсье, мистера, герра и сеньора, то они не обязаны печатать мою книгу, потому что в ней говорится не о коровах, ослах, львах и тиграх, а о людях, сынах Адама. Но это, клянусь Аллахом, и есть главная причина, по которой они гневаются на меня.

Окончена первая часть книги «Шаг за шагом вслед за ал-Фарйаком». Вторая последует за ней после того, как автор будет, по милости и щедрости Аллаха, побит камнями или распят. Аминь.

В истории арабской литературы XIX в. нет, пожалуй, другого писателя, личность и творчество которого воспринимались бы так неоднозначно и вызывали столько вопросов и споров, как Ахмад Фарис аш-Шидйак. В его книге «Шаг за шагом вслед за ал-Фарйаком», опубликованной в 1855 г., одни видят первый «живой» текст новой арабской художественной литературы, другие — главным образом текст вызывающе непристойный.

Хотя похороны аш-Шидйака, тело которого было перевезено из Стамбула в Бейрут, стали заметным событием общественной жизни на Арабском Востоке, и десятки арабских поэтов, в том числе знаменитый египетский поэт-неоклассик Сами ал-Баруди (1838—1904), находившийся в то время в ссылке на Цейлоне, откликнулись на его смерть элегическими касыдами, ливанские власти долгое время замалчивали его имя, оно даже не упоминалось в лекциях по арабской литературе, читавшихся в ливанских университетах. Однако в среде арабских литераторов и историков арабской литературы интерес к аш-Шидйаку не угасал. Оценки ему давались разные. Если иезуит отец Луис Шейхо коротко говорит в своей «Истории арабской литературы XIX века» что «в книге об ал-Фарйаке он не соблюдает никаких приличий», то Джирджи Зайдан в «Биографиях знаменитых людей Востока ХIХ века» отводит ему тринадцать страниц и высоко оценивает и его язык, и литературные заслуги, и роль основоположника арабской прессы [1]. Фундированные научные исследования жизни и творчества аш-Шидйака появились лишь во второй половине ХХ столетия. Первый монографический очерк его жизни и деятельности — «Сокол Ливана» («Сакр Лубнан», 1950) — принадлежит перу известного ливанского литератора и критика Маруна ‘Аббуда (1886—1962), потребовавшего от правительства «отменить запрет» на упоминание имени аш-Шидйака в университетских курсах арабской литературы.

Переиздания книги имели место в Каире: первое — в 1919 г., в «Арабском издательстве» («Мактабат ал-‘араб»), в типографии «Рамла», в квартале ал-Фагала, где находилось в то время большинство каирских типографий. Владельцем ее был Йусуф Тума ал-Бустани (явно, ливанец); второе — перепечатка с первого, без даты и без предисловия издателя и с теми же типографскими ошибками — было напечатано в типографии «Отечественные науки и искусства» («Ал-Фунун ал-ватаниййа»), принадлежавшей «Коммерческому издательству» («Ал-Мактаба ат-тиджариййа») Мустафы Мухаммада.

Прозаик, поэт, лингвист, переводчик, преподаватель арабского языка, журналист, издатель, просветитель, Ахмад Фарис аш-Шидйак во всем, чем он занимался, проявлял не только выдающийся талант и энциклопедическую широту познаний, но и поистине неуемный темперамент, и граничащую с дерзостью, а порой и с неприличием, смелость в высказываниях. И всюду, где он жил — а жил он в разных странах Ближнего Востока и Европы — ввязывался в ссоры и скандалы со своими конкурентами — переводчиками, издателями газет, с европейскими ориенталистами и со своими соотечественниками — ливанскими литераторами. Он не щадил оппонентов в своих публикациях — в газетных статьях и в сатирических стихах, чем нажил себе немало врагов. Однако главное обвинение, предъявленное ему единоверцами, ливанскими маронитами, точнее, иерархами маронитской церкви, это ренегатство — переход из католичества в протестантство, а позже — в ислам.