Ахмед аль-Шидийяк - Шаг за шагом вслед за ал-Фарйаком

А вот еще одна госпожа, гордая, со смелым взглядом, избалованная [...] {298}Видя ее шествующей по городским рынкам, улицам, переулкам и закоулкам, каждый житель города чувствует, что своим взглядом и всей своей повадкой она призывает их надеть приличное платье, а затем приблизиться к ней, следовать за ней [...] {299}В любом женском собрании она держится как главная и критикует своих соседок за то, что они смотрят в окошко, смеются, наряжаются, душатся духами, носят украшения и кокетничают. Но ты забыла, госпожа моя, тот день, когда ты сказала своему старикану: «Любой влюбленный изменится в лице, когда произнесут имя его любимой». На что он ответил: «Необязательно». Ты проявила упрямство и настаивала на своем. Он тоже заупрямился и продолжал с тобой не соглашаться. Ты предложила ему: «Назови мне имя…», и вдруг спохватилась и замолчала. «Чье имя?» — подозрительно спросил он. Ты засмеялась и ответила: «Не знаю». И ты забыла тот праздничный день, когда старикан вывел тебя прогуляться и развлечься, а у тебя грудь была наполовину обнажена и сияла и переливалась на солнце. Он заметил это не сразу, только, когда обернулся к тебе. Ты сослалась на сильный ветер. В другой день, когда вы гуляли, ты была так поглощена своей любовью, что, забывшись, сказала: «За любимого я жизнь отдам». А когда он спросил, о ком ты говоришь, ответила: «О тебе и только о тебе». А еще ты забыла тот день, когда отправила свою служанку отнести послание, и обед, на который ты пригласила своего воздыхателя, и утро, когда ты опоздала, и вечер, когда надушилась духами [...] {300}Не достаточно ли всех этих случаев, чтобы соседка начала указывать на тебя пальцем?

А в это время митрополит Атанасиус ат-Тутунджи стал переводчиком на арабский язык и новоиспеченным писателем, хотя его задница не выдерживает такой нагрузки. Он и не подозревает, что со своим знанием арабского он сам очутился в заднице, так как не знаком с простейшими правилами правописания. Он старается, трудится денно и нощно, спешит, заискивает, бахвалится, выставляет себя знатоком [...] {301}Словно и не было ни Сибавайхи {302}, который дал бы ему оплеуху, ни Ибн Малика {303}, который обругал бы его, ни строгого охранителя чистоты арабского языка ал-Ахфаша {304}, который откусил бы голову этому подлецу! Как может человек считать себя знатоком языка, если он его не учил, писателем, если он ничего не читал, правоведом, если он не знаком с законами? Глядясь в зеркало, он видит в нем свою физиономию, но не видит своего невежества. Ум отражается в книгах. А он, читая книги ученых, ничего в них не понял, этим и ограничились его познания.

Однако Атанасиус ат-Тутунджи, митрополит Триполи Сирийского, поживший во всех странах, кроме своей собственной, не прочел ни одной ученой книги. Предел его познаний в грамматике — причастия действительного и страдательного залогов, в риторике — понятие об отсутствии выраженных грамматических влияний, в правоведении — раздел об осквернениях, в метрике — подвижный ватид {305}, в учении о фигуративной речи — прием «возвращение конца к началу» {306}. Это все, что он знает и чем похвалялся перед учениками школы ‘Айн Тараз. Что же касается причин его бегства из школы в Рим, а оттуда на Мальту, с Мальты в Париж, из Парижа в Лондон, из Лондона опять на Мальту, а в этом году снова в Лондон проездом через несколько городов Австрии, то в этой стране он приобрел дурную репутацию — о чем писали в газетах, — и ему было запрещено заниматься профессией, к которой он привык за многие годы. Во время пребывания в Лондоне к этому добавилось то, что он собрал группу певцов и певиц из Халеба и соблазнил их выступать в лондонский сезон, предварительно обговорив финансовые условия. А потом потребовал вернуть ему выданный им кредит и отдать часть денег, которые они заработали самостоятельно, без его участия. Столь неприличное поведение и причиненные им убытки вызвали общее недовольство. Подробнее об этом писать в книге не стоит.

Возможно, тут читатель скажет: «Ты, сочинитель, обвиняешь людей в неумении прилично себя вести. Но, на мой взгляд, ты сам показал в этой главе свою невоспитанность, говоря неприличные вещи о женщинах. Ты превзошел Ибн аби ‘Атика {307}и Ибн Хаджжаджа» {308}. На эти слова я отвечу: «У меня было две цели: первая — продемонстрировать красоты нашего замечательного языка, вторая — побудить читателей, в чьих домах стены увешаны курительными трубками, покупать книги о языке. Кто-то прочитает их, кто-то послушает чтение, один дочитает до конца, другой бросит на середине. Как говорится, у кого во рту горчит, тот не чувствует сладости. Но я припадаю к ногам госпожи плоскогрудой, госпожи божьей коровки, госпожи, что чернее сажи, и госпожи дряхлой, усохшей, и молю их простить мне тиранию моего пера — я не усну всю ночь, зная, что они гневаются».

Вернувшись от упомянутого эмира, ал-Фарйак рассказал жене об оказанном ему ласковом приеме и об обещании устроить его на хорошую должность в Каире. Жена сказала: «Тогда я поеду туда раньше тебя. Я очень скучаю по своим родным, и пока ты ожидаешь здесь должности, отпусти меня к ним». Он сказал: «Ну что ж, поезжай». Настал день отъезда и, прощаясь с женой, ал-Фарйак сказал ей: «Помни, жена моя, что у тебя на острове остался верный муж и всегда помнящий о тебе возлюбленный».

— Кто этот второй? — спросила она.

— Тот, о ком ты думаешь.

— Я думаю только о тебе.

— Может быть, о ком-то другом?

— О, вы, арабские мужчины! Вы всегда сомневаетесь в своих женах, желаете разгадать их тайные мысли, упрекаете их в каких-то воображаемых проступках. Вы обращаетесь с ними как с подозреваемыми и обвиняемыми, верите всяким слухам и домыслам, сомнительным россказням и наветам, не пытаясь спокойно проверить их, чтобы убедиться в их беспочвенности. Если бы Всевышний карал своих рабов, веря возведенным на них поклепам, то на земле осталось бы не так много жителей.

— Большинство таких поклепов возникает из-за особенностей нашего языка, в нем каждое выражение имеет несколько смыслов.

— Хорошо бы их сузить.

— Широта зависит от узости так же, как узость — от широты. Одно с другим тесно связано.

— Значит, по-арабски лучше всего молчать.

— Нет, не во всех случаях.

— Все вы, мужчины, болтуны и сквернословы.

— Откуда ты это взяла?

— Ну, вот мы и вернулись к слухам и домыслам.

— Давай вернемся к нашему расставанию.

— Да, я уезжаю и не оставляю здесь никого, о ком могла бы грустить.

— И я в их числе?

— Ты не как все люди.

— Туманные слова. Разве я не мужчина?

— В этом смысле ты человек.

— В чем еще ты можешь меня обвинить?

— Во многом.

— У тебя записаны все мои недостатки?

— Конечно. В том числе ваше пустозвонство, господа поэты, мастера описаний — вы много говорите, но мало делаете.