Фаддей Булгарин - Воспоминания. Мемуарные очерки. Том 1

После обеда я удивился, увидев между слугами княжескими моего слугу, молодого немца, который под Тильзитом навязался ко мне в службу. Оставив денщика при лошадях моих, в эскадроне, я волею-неволею должен был взять его с собою. Он сказал мне, что служил охотником в прусской армии, немилосердно хвастал своими подвигами, и притом любил фамильяриться, за что я прозвал его Herr Naseweise [1185]. Он сказал мне, что лакей княжеский приехал в моей коляске в трактир, забрал вещи и его вместе с ними и что мне отведена в замке квартира.

Некоторые семейства, и между ими семейство Моравского, остались в замке на несколько дней. Кузина князя Доминика, госпожа Старженьская, прекрасно и смело ездила верхом, что весьма нравилось князю. День проходил в прогулках, вечером танцевали, играли в карты, в азартные игры, или забавлялись шутками. Каждый день приезжали новые гости. Князь Доминик был веселого нрава, любил шутить и смеяться, соблюдая, однако ж, во всем приличие и хороший тон. В карты он не играл, но весьма часто платил проигрыши своих приятелей. Танцевал он чрезвычайно ловко. На третий день пребывания моего в Несвиже был какой-то праздник, и князь Доминик явился в церковь в камергерском мундире императорского российского двора.

Трое суток прожил я в замке и никак не мог найти случая переговорить с князем о моем деле. Он всегда был окружен приятелями или находился с дамами. Наконец чрез камердинера я попросил аудиенции у князя. Утром, в 10 часов, на четвертый день, меня позвали в его кабинет. «Мне совестно утруждать князя маловажным делом, – сказал я, – но в моем положении я должен на это решиться. Вот письмо вашего покойного дяди, – я подал письмо князя Карла Радзивилла к моему отцу, – по которому отец мой не получил следуемых ему денег. Если б из кассы было уплачено, то опека сослалась бы на квитанцию, но она отвечала двусмысленно, избегая объяснений… и вот письмо главного поверенного…» Князь даже не хотел читать писем и спросил: «В чем же дело?» – «Отцу моему следовало получить триста червонцев…» – «И он не получил?» – возразил князь. «Нет!» – «Так я прикажу уплатить», – сказал он, и написал на письме покойного Карла Радзивилла: «Выплатить немедленно следуемое подателю», возвратил мне бумаги, улыбаясь, и поцеловал. Поблагодарив князя, я вышел и отправился к кассиру. Он тотчас отсчитал мне деньги. Пришло кстати!

Скажу несколько слов о князе Доминике Радзивилле. Это был если не dernier des Romains [1186], то наверное последний пан польский – в таком смысле, как в старину разумели панов или вельмож. Если б он получил основательное, серьезное воспитание, то сохранил бы свое огромное состояние, жил бы до сих пор и оставил бы по себе неизгладимые следы. Он имел весьма много природного ума и ангельское сердце; был щедр, благотворителен, кроток, человеколюбив, честен, благороден, но все его похвальные качества послужили ему во вред. Воспитание получил он поверхностное, модное. Его выучили болтать на нескольких языках, танцевать, ездить верхом и с детства внушили, что богатства его неисчерпаемы, что он князь Радзивилл, пан из панов, следовательно, ни в чем не должен себе отказывать, возжгли в нем страсти, чтоб пользоваться его слабостью – и наконец обобрали и погубили! Поверенные его и все пользовавшиеся его милостью составили себе огромное состояние, а князь Доминик часто нуждался в необходимом и занимал деньги где мог и на каких угодно условиях. Я слышал от верных людей, что поверенные давали ему взаймы собственные его деньги под заклад его имений, вдвое превышающих данную сумму, и знаю наверное, что те же поверенные продавали именья за бесценок, взяв почти половину магарыча (porękawiczne) [1187]. Теперь дети и внуки радзивилловских слуг разыгрывают роль аристократов! Друзья и женщины стоили князю Доминику почти половины всего его состояния. Он прожил все, что мог прожить: дарил, покупал ненужное, сыпал деньгами для того только, чтоб не отказывать своим любимцам и любимицам. Но в жизнь свою князь Доминик не оскорбил никого, даже слуги своего, ни словом, ни делом, никогда не отвернулся от страждущего человечества, не присвоил чужой копейки. Все знавшие его, все его слуги, все имевшие с ним дела обожали его. Ни один человек в Польше не оставил после себя такой благословенной памяти!

Разумеется, что князь Доминик был воспитан в польском духе, и все, что его окружало, дышало польским патриотизмом. Должно вспомнить, что тогда прошло не более десяти лет после последнего раздела Польши, что прошлое было у всех в свежей памяти и что новый порядок вещей не мог нравиться людям, которые в прежней Польше только по положению в свете своей фамилии и связям, без всяких заслуг получали важнейшие звания, титулы и ордена в государстве и даже богатые староства, когда, напротив, теперь надлежало выслуживать каждый чин и каждую награду. Это была главнейшая причина неудовольствия значительных фамилий в Польше. Прокламации Наполеона взволновали умы [1188], а учреждение княжества Варшавского утвердило надежду. Благоразумие велит в каждом деле оглядываться на время, на обстоятельства и на побудительные причины. Поляки – народ пылкий и вообще легковерный, с пламенным воображением. Ему непременно нужна какая-нибудь умственная игрушка для занятия. Патриотические мечтания составляли его поэзию, и Франция была в то время Олимпом, а Наполеон божеством этой поэзии. Наполеон хорошо понял свое положение и весьма искусно им воспользовался. Он дал полякам блистательные игрушки – славу и надежду, и они заплатили ему за это своею кровью и имуществом. Даже те, которые не верили обещаниям Наполеона, охотно жертвовали ему всем за эти игрушки! Таков вообще человек, одаренный живым воображением. Он тяжело постигает существенность и легко увлекается тем, что льстит его мечтам!

Я твердо решился избегать политических разговоров, однако ж невольно попал однажды в неприятное положение. За столом у князя Доминика Радзивилла заговорили о прошлой войне. Энтузиазм, возбужденный Наполеоном и французским войском, доходил до высшей степени. Я сам был всегда чтителем Наполеона, но не мог согласиться с рассказами насчет войны, когда обратились ко мне с расспросами. «Видали ли вы, как целые полки, даже дивизии бросали оружие и сдавались в плен?» – спросили меня. «Я не мог видеть того, чего вовсе не было, – отвечал я. – Наполеон величайший военный гений, французы превосходные воины, в этом я совершенно согласен, но и русские дерутся славно и никому не уступают в мужестве, чему я был теперь очевидным свидетелем. Ни один русский солдат не сдался без отчаянного сопротивления. Это верно, как Бог на небеси! Нет спора, что Наполеон одержал победу под Фридландом, но три такие победы кончились бы тем, что при нем едва ли бы осталось столько солдат, чтоб эскортировать победителя до Парижа!» Эти слова мои произвели неприятное впечатление в некоторых из гостей, и один из них сострил что-то похожее на сомнение в равенстве храбрости русского воина с французом. Я был молод, от природы нехладнокровен, и честь мундира заставила меня воскликнуть: «В храбрости русских воинов вы легко можете убедиться: один из них перед вами и готов на всякое испытание…» Я хотел что-то прибавить, но, увидев беспокойство князя, замолчал. Гости пошевелились на стульях и некоторые стали перешептываться. Князь Доминик весьма деликатно переменил разговор и дал почувствовать, что ему неприятен этот спор. Все замолчали. После обеда князь Доминик перешел в другую комнату и переговорил с самыми пламенными из приверженцев французов. После того старик Рейтан [1189]подошел ко мне, взял за руку и повел туда же. «Гость в доме – Бог в доме [1190], говорили наши предки, – сказал Рейтан. – Под одною кровлею живут только друзья и братья! Kochajmy sie¸!» [1191]Он обнял меня, потом молодого человека, который своею остротою заставил меня разгорячиться, и, так сказать, столкнул нас. Мы обнялись, поцеловались – и все было забыто. Князь Доминик был чрезвычайно рад, что дело так кончилось, и на другой день подарил мне пару прекрасных пистолетов версальской фабрики.