Фаддей Булгарин - Воспоминания. Мемуарные очерки. Том 1

Тильзитский мир приводил в отчаянье русских патриотов [1203], по моему тогдашнему и теперешнему мнению, вовсе напрасно. Могли ли мы продолжать войну после Фридландского сражения? Конечно, могли, если не наступательную, то оборонительную, и даже с надеждою на успех. Но не лучше ли было переждать! Мы были в войне с турками, персиянами и с присоединившимися к ним кавказскими горцами [1204]. Армией нашей на Дунае командовал генерал Михельсон, а в азиатской Турции – фельдмаршал граф Гудович, люди уже старые, изжившие свой век. Дела наши шли медленно, без больших потерь, но и без успешных последствий. Не страшна была эта война, но она требовала войска и денег. Шестьсот тысяч милиции вооружалось во всей России, но много ли можно было надеяться на это неопытное, необученное войско! Регулярные полки все были в армии, и лучшие люди из гарнизонов уже были повыбраны. Кавалерия наша была вообще в хорошем устройстве, но пехота и артиллерия требовали укомплектования и даже преобразования. Они много пострадали. Конечно, Наполеон в тогдашнем своем положении не мог бы решиться на вторжение во внутренность России, как в 1812 году, но это самое бессилие его было для России опаснее безрасчетного похода в Москву. Он мог вторгнуться в провинции, возвращенные от Польши, произвесть замешательство, взволновать шляхту, выбрать насильно людей, годных в военную службу, и воспользоваться всеми пособиями, представляемыми краем. Нам пришлось бы ретироваться, чтоб укрепиться в силах, а между тем и Наполеон мог бы получить помощь из Франции. На Пруссию уже не было никакой надежды, на Австрию весьма мало. Англичане хотя обещали сделать высадку в Померанию, но не выслали ни одного человека. Швеция была слаба. Не лучше ли было отложить до времени начатие новой брани с гигантом – и самим усилиться и дать другим укрепиться, между тем как гигант будет ослабевать разлитием сил своих по всем концам Европы! Так и сделал император Александр, и поступил в этом случае с величайшею мудростью и предвидением.

Надлежало уступить что-нибудь – иначе нельзя было кончить этой брани. Пруссия должна была принесть жертву, которую император Александр имел твердое намерение вознаградить при первом случае. Пруссия лишилась половины своих областей и половины тогдашнего своего народонаселения, а именно более четырех с половиною миллионов подданных, заплатив притом контрибуциями, поборами и поставками на французскую армию более 600 миллионов рублей ассигнациями. Император Александр ничего не лишился, он только признал братьев Наполеона королями, согласился пристать к континентальной системе и объявить войну Англии, а самого Наполеона признал протектором Рейнского союза и Швейцарской конфедерации, разрешив ему действовать свободно на западе Европы, с тем чтоб Наполеон не мешался в дела России на севере и на востоке. Хотя в трактате и сказано было, что русские войска должны очистить Молдавию и Валахию, но секретная статья в этом же трактате и словесное обещание уничтожало статью явную. Чтоб доказать императору Александру, что Наполеон никогда не посягнет на провинции, возвращенные от Польши к России, он отдал императору Александру Белостокскую область [1205] [1206]. Сила и могущество Наполеона в существе не возросли от Тильзитского трактата, а возросли только ненависть к нему Германии и страх в других народах. Во всей Европе Тильзитский мир почитали только перемирием, которое Англия будет стараться расторгнуть. В надежде на Тильзитский мир и уничтожение Пруссии Наполеон вознамерился покорить Пиренейский полуостров и стал рыть могилу, в которую должно было слечь его могущество [1207].

После Тильзитского мира императору Александру предстояло исполнение двух великих предначертаний Петра Великого и Екатерины II, а именно: присоединение Финляндии к России для отдаления границы от Петербурга, с полным владычеством в Финском заливе, и утверждение границы с Турцией по устье Дуная для обеспечения южной России и Крыма. При общем мире Россия не могла бы на это решиться, но Наполеон в Тильзите согласился охотно на распространение пределов России с тем только, чтоб Россия дозволила утвердиться его династии на Западе. Всем известен конец дела. Финляндия присоединена на вечные времена к России [1208], а династия Наполеона не существует… Наполеон был поэтом в политике – и оставил после себя в истории «Илиаду»; противники же его, действуя для государственных польз, приобрели существенные выгоды.

Но главное в том, что наше народное самолюбие было тронуто и что война с Англией не могла возбудить энтузиазма, не представляя никаких польз и видов и лишая нас выгод торговли. Вот что породил общий ропот. Слава Наполеона, так сказать, колола нам глаза, и мы уже доказали, что не боимся ни страшных сил завоевателя, ни его искусных маршалов и можем даже с меньшими силами не только противостать ему, но и бить его знаменитые легионы. Неудачи наши, как всегда и везде бывает, приписывали мы нашим генералам (что отчасти была и правда) и непременно хотели еще раз сразиться с Наполеоном, во что бы то ни стало. Таково было общее мнение в Петербурге и в целой России. Свидетельствуюсь современниками…

Французским чрезвычайным послом прибыл в Петербург бывший адъютант Наполеона, любимец его и доверенное лицо, генерал Савари. Это был выбор неудачный. Не потому ли Наполеон решился отправить в Петербург генерала Савари, что он известен был уже императору Александру с Аустерлица, посланный к государю с мирными предложениями перед сражением и с благородным предложением перемирия после битвы? Но Наполеону, желавшему искренно мира с императором Александром, надлежало бы иметь в виду, что русский двор неохотно признавал все созданное Французскою революциею и что при русском дворе наложен был траур по смерти герцога Ангенского. Следовательно, генерал Савари, как создание революционное, игравшее важнейшую роль в жалкой трагедии, кончившейся смертью принца одной из древнейших европейских династий, – Савари не мог быть принят хорошо в кругу русской аристократии [1209]. Да и зачем было посылать генерала, припоминающего Аустерлиц и Фридланд? Наполеон поступил бы благоразумнее, если бы послал в Петербург человека не военного, из старинной французской аристократии, не принимавшего никакого участия в насильственных и противозаконных делах, вынужденных революцией, – а у Наполеона было много способных людей из этого разряда. Император Александр весьма ласково принял и хорошо обходился с генералом Савари, но в высшем обществе столицы его принимали чрезвычайно холодно, и некоторые знатные особы обращались с ним, как говорят французы cavalièrement, т. е. без околичностей. В некоторые дома вовсе его не приглашали и довольствовались разменою визитных карточек [1210].