Фаддей Булгарин - Воспоминания. Мемуарные очерки. Том 1

Офицеры собирались по-прежнему на почтовой станции, потому что другого трактира не было в Стрельне, а знакомые с графом Станиславом Феликсовичем Потоцким [1227] [1228]проводили у него время и лакомились его лукулловскими обедами [1229], каких никто не давал в Петербурге. Граф был холост, проживал в год до полумиллиона рублей ассигнациями и был первый гастроном своего времени, остроумен, весельчак и чрезвычайно любезен в обращении. Граф был ко мне весьма ласков, отчасти, может быть, и по землячеству, отчасти по своему знакомству с графом Валицким, и пригласил меня к себе раз навсегда. Охотно пользовался я его снисходительностью и часто занимал место за его роскошным столом. У графа Станислава Феликсовича Потоцкого видал я все, что было лучшего в гвардии и между флигель-адъютантами; в его доме познакомился я с графом Александром Христофоровичем Бенкендорфом, который был ко мне необыкновенно милостив и даже более нежели снисходителен до самой своей кончины. За то и я любил его душевно и чту память его, потому что знал коротко его благородную, рыцарскую душу! Со слезами истинной горести положил я цветок на его могиле! Не думал и не гадал я тогда, что мне придется писать его биографию [1230]! Из всех тогдашних собеседников графа Станислава Феликсовича Потоцкого немного осталось в живых, да и из всех тогдашних стрельненских офицеров едва двадцатая часть смотрит еще на солнце! Все слегло в могилу, большею частью преждевременную!..

Однажды за обеденным столом граф Потоцкий стал подшучивать над одним флигель-адъютантом, бывшим в коротких связях с знаменитою французскою трагическою актрисою мадемуазель Жорж, которая была тогда в полном цвете красоты и в полной своей славе [1231]. Когда шутки рикошетами обратились на самого графа, он сказал: «Но все же я ужасно боюсь связей с француженками! Это застрельщицы Наполеона, и я готов биться об заклад, что все они или, по крайней мере, три четверти – шпионки… Меня предостерегли люди, которые очень хорошо знают это дело…» Слова эти, как говорится, я намотал себе на ус. Ослепленный моею страстью – я несколько прозрел!..

Через несколько недель после нашей дружбы Шарлотта хотела знать мнение мое о Наполеоне, и я сказал откровенно что думал, а именно что почитаю его величайшим гением нашего века, как полководца и как правителя, сокрушившего гидру революции, которую я всегда ненавидел и ненавижу, восстановившего веру, порядок и безопасность, но желал бы, для блага и славы самого Наполеона, чтоб он укротил свое честолюбие и, довольствуясь Францией и сиротою Италией, оставил в покое другие народы… После этого объяснения, дней за десять до обеда графа Потоцкого, Шарлотта стала расхваливать передо мною нашу конницу и спросила у меня, сколько у нас всей кавалерии. Я не мог ей отвечать на память. «А я и забыла тебе сказать, – примолвила она, – что у меня есть в Париже двоюродный брат, который занимается составлением общей европейской статистики и просил меня сообщить ему некоторые статистические известия о России… Труд этот, если будет хорош, доставит ему счастье… Возьмись, любезный друг, собрать сведения. Вот, например, о вашей коннице тебе весьма легко будет собрать известия в канцелярии вашего шефа… Возьми эту бумажку и отвечай мне на вопросы…» Я легкомысленно обещал и взял четвертушку бумаги, на которой было десятка с два вопросов, и, не читая, положил в карман… Молодо-зелено! Но как всякие справки в этом роде были для меня трудная задача, то я и не торопился, ожидая удобного случая, т. е. встречи с людьми, которые могли бы отвечать основательно на эти статистические вопросы. Однако ж я прочел их бегло дома, но мне и на ум не пришло какое-либо дурное намерение со стороны Шарлотты!

Слышанное от графа Потоцкого возбудило во мне сомнения… Я стал внимательно перечитывать вопросы и при этом случае вспомнил предостережение доброго Талуэ насчет Калипсы, Цирцеи и сирен! Это означало явно – погибель от безрассудной любви! И точно, вопросы по внимательном рассмотрении показались мне весьма странными, даже подозрительными и вовсе чуждыми статистике. Например, в вопросе о кавалерии надлежало объяснить комплект полка и означить, сколько рекрут поступило в полк после войны. Спрашивалось также: какой комплект артиллерии при стотысячной армии?.. Всего теперь не вспомню. Но что более всего меня поразило – это вопрос, каким образом получаются и распространяются в России английские журналы и брошюры и где именно центр английских приверженцев?.. Почему этот вопрос касался статистики?.. Дело показалось мне ясным, но я все еще не хотел верить дурному намерению и полагал, что сама Шарлотта могла быть обманута. Прежде всего я решился посоветоваться с зятем моим, А. М. И. [1232], человеком необыкновенно умным, проницательным и холодным, и на другой день отправился в Петербург.

«Что бы вы подумали, если б эти вопросы предложены были вам французом?» – спросил я у зятя, подав ему бумагу. Он прочел и сказал решительно: «Вопросы эти предложены политическим шпионом недогадливому человеку, который может за это заплатить честью и всею своею карьерою…» – «Недогадливый – это я, однако ж я ничем платить не намерен, потому что отвечать не стану». – «Но ты должен объявить…» – примолвил он. «Вот тогда-то именно я лишился бы чести, – возразил я, – потому что вопросы предложены мне женщиною, которую я обожал до сей минуты…» – «Делай как хочешь, но я предостерегаю тебя, что это дело весьма опасное, – примолвил он, – надобно быть безумным, чтоб не видеть в этих вопросах политической цели…» Я простился с зятем и поехал к Шарлотте.

Происшествие это до того меня растревожило, что она по лицу моему угадала, что со мною случилось что-нибудь весьма неприятное. «Что с тобою?» – спросила она с беспокойством. «Садись и переговорим!» – сказал я холодно. Мы сели друг противу друга; она на софе, а я на стуле, возле столика. «Мог ли я думать, что наша дружба должна кончиться моею погибелью?..» – «Не понимаю!» – возразила она. «Что означают твои так называемые статистические вопросы?.. Шарлотта… я все знаю… все открылось!..» Она побледнела как полотно, и судорожные движения появились в лице ее. Неподвижными глазами смотрела она на меня. «Ты погубил меня!.. – сказала она тихим прерывающимся голосом, зарыдала и упала на софу, повторяя: – О, я несчастная, о, я безрассудная!..» Прибежала тетка ее, и мы вместе стали помогать Шарлотте. «Я не погубил и не погублю тебя… но, ради бога, успокойся и выслушай меня!» Чрез полчаса она успокоилась, но так изменилась в лице, как будто после шестимесячной тяжкой болезни. Видно, что она была неопытна в своем ремесле и что занялась им вопреки своим чувствам. «Без объяснений! – сказал я. – Уезжай отсюда, и дело этим кончится. Но если ты останешься здесь еще неделю, я ни за что не ручаюсь… Помни, что к России прилегает… Сибирь!» Она снова расплакалась и даже хотела смягчить меня различными софизмами, особенно надеждами поляков, благодарностью Наполеона и т. п. «Если б я не почитал Наполеона честным человеком, то при всей его славе и гениальности я презирал бы его, так как и он, без всякого сомнения, презирает каждого изменника и шпиона… Под русскими знаменами нет чужеземцев, и каждый, кто надел русский мундир, тот уже русский и должен быть верен своему государю и России. Насильно здесь не удерживают, но жить, служить в России и употреблять во вред ей чью бы ни было доверенность – это верх подлости!.. И я прошу тебя в последний раз замолчать и повиноваться безусловно моему предложению, потому что каждое твое слово есть для меня оскорбление!.. Или обратно во Францию, или в Сибирь… выбирай!..» – «Еду во Францию, – сказала она тихо и, бросив на меня самый нежный, т. е. самый убийственный взгляд, примолвила: – Но неужели мы расстанемся врагами?» – «Дружбы между нами уже быть не может после того, как ты захотела употребить ее на мою погибель и бесчестье, а вражду приношу я в жертву прежнему… Прощай – и собирайся в дорогу!..» Она хотела остановить меня, но я вырвался и стремглав побежал с лестницы… Должен ли я сознаться в слабости! Я сам заплакал и, сев в сани, велел везти себя без всякой цели на Петербургскую сторону, а потом переехал на Крестовский остров и остался там до вечера, расхаживая один по пустой дороге. Мне было жаль расстаться с Шарлоттой… досадно, что это случилось… но делать было нечего! Ночью я возвратился в Петергоф и с горя принялся за службу. Мой ротмистр удивлялся, что я не выходил из конюшни и из манежа, первый являлся на развод, не пропускал даже унтер-офицерского ученья, ни одной проездки…