Фаддей Булгарин - Воспоминания. Мемуарные очерки. Том 1

– Если б даже муж мой и был дома, то неужели вы решились бы взять его от жены и ребенка и предать на явную погибель? Мы знаем, что ожидает его… мы читали ваши прокламации! Погубя его, вы убьете весь род его, отца его, мать, меня и это несчастное дитя! Я не переживу его ни одною минутой и брошусь в воду с этим несчастным сиротою!.. – Молодая женщина воспламенялась с каждым словом. – Камень у вас или сердце? Есть ли у вас отец, есть ли мать, сестра или брат? Неужели вы их обнимаете теми же руками, которыми умертвите целое семейство?.. Хотите крови, хотите видеть смерть человека – убейте меня!..

Раздражительность молодой женщины дошла до высочайшей степени; глаза ее пылали, лицо покрылось не румянцем, а багровым цветом, голос дрожал, грудь сильно вздымалась… Офицер боялся за нее…

– Успокойтесь! – сказал он, прерывая речь ее. – Зачем же ваш муж подвергал такой страшной участи себя и свое семейство? Зачем он не оставался спокойно в своем доме?

– Клянусь вам Богом и прошу его, чтоб он настолько был милостив ко мне и к этому младенцу, насколько я говорю правду; клянусь Богом, что муж мой никогда не думал вмешиваться в восстание народа! Его принудили, взяли насильно! Ландсман [1534]пришел сюда с толпою вооруженных хмельных крестьян, и как ближние к пасторату крестьяне не хотели вооружиться, то это приписали внушению моего мужа, его и принудили идти с ними, невзирая на мои просьбы и слезы. Ландсман – враг моего мужа, и как я ничего не хочу скрывать перед вами, то скажу, что вражда их происходит от соперничества. Ландсман сватался за мною… он хотел скомпрометировать моего мужа, и он же, верно, известил вашего генерала об участии его в восстании… Муж мой невиновен; он не хотел сражаться с русскими, не стрелял в них, не предводительствовал… он был между крестьянами как в плену…

– Ужели все это правда?

– Клянусь! – сказала торжественно женщина, подняв ребенка и устремив глаза к небу.

– Можете ли вы дать мне честное слово за вашего мужа, что он не только не примет никакого участия в войне, но и удалится немедленно в Швецию? Теперь еще пора. Ваше войско верстах в тридцати отсюда…

– Могу дать честное слово и даю его, и притом уверяю вас, что он и без того завтра же будет в шведском войске и при первом случае переедет в Швецию.

– Итак, вашего мужа нет дома? – примолвил офицер.

Молодая женщина снова опустила глаза и тихо произнесла:

– Я уже вам все сказала…

– Итак, прощайте! – сказал офицер, взглянув в последний раз на молодую женщину; но она бросилась к нему как исступленная и, схватив за руку, воскликнула:

– Постойте! Скажите мне вашу фамилию.

– Зачем? Это лишнее!

– Нет, счастье мое, счастье всего нашего семейства будет неполное, если мы не будем в состоянии произносить вашего имени при каждой молитве, благословлять вас! О, скажите, скажите, ради бога, как вас зовут?

Офицер сказал свою фамилию.

– Еще одна просьба, – прибавила молодая женщина. – Возьмите на руки этого младенца, благословите и поцелуйте! Это будет ему на память и принесет счастье!

Офицер взял младенца на руки, перекрестил и прижал к сердцу. Мать залилась слезами и, положив руку на плечо офицера, сказала сквозь слезы: «Да воздаст вам Бог добром, благородный человек!..» Она не могла долее выдержать и бросилась в кресла, рыдая…

Офицер сам прослезился, отдал ребенка матери молодой женщины, взглянул еще раз на красавицу, еще раз поцеловал младенца и вышел из комнаты.

– А что, ваше благородие: ведь разбойник-то, кажется, дома? – сказал унтер-офицер, ожидавший развязки в первой комнате. – Вишь как все перетрусили!

– Нет, братец, я обыскивал; ушел сегодня к шведам, да и нам пора скорее убираться в лагерь, чтоб не попасть к ним же в руки. Вели скорее садиться на конь!

Ветер не переставал бушевать, дождь лил по-прежнему, но офицеру было душно. Кровь его была в волнении. Он был растроган и не в ладах с самим собою. Хорошо ли он сделал или дурно, этого не мог он разрешить, потому что увлекся чувством, а не рассудком, поверив на слово жене и матери… Точно ли пастор спрятан был в шкафе, к которому приступ защищала собачонка? А если пастора там не было? Если пастор в самом деле невиновен и увлечен был насильно, мог ли бы он это доказать, да и стали ли бы его слушать в такую пору, когда нужен был пример строгости, а против него было показание? Граф Н. М. Каменский был добр, но он был скор и притом выведен из терпения. Одним словом он мог решить участь человека! Такими мыслями обуреваем был офицер, когда возвратился в лагерь. Надлежало отдать отчет графу Каменскому.

– Не застал дома пастора, ваше сиятельство; он с вечера отправился в шведский лагерь.

– Быть не может! Мне донесли наверное, что он дома и до сегодня будет ждать отца…

– Верно, донесение несправедливо, ваше сиятельство! А впрочем, жена его уверяла меня под присягою, что пастор вовсе не намерен был действовать противу нас, но что был увлечен насильно взбунтованными мужиками, которыми предводительствовал враг его ландсман!..

– Шашни и сплетни! А вы и поверили! Ландсман донес на пастора; пасторша сваливает вину на ландсмана, а вы и уши развесили!.. Верно, пасторша хороша собою?

Офицер молчал.

– Отвечайте!

– Не дурна.

– Ну вот и беда посылать молокососов!.. Извольте идти на гауптвахту… под арест!

Тем дело и кончилось. На другой день выступили в поход; чрез три дня завязалось сражение, и офицеру возвратили саблю.

На возвратном пути из Улеаборга в Петербург, в Гамлекарлеби, офицеру отведена была квартира в весьма хорошем доме. Хозяйка была зажиточная и пожилая вдова. Едва офицер успел переодеться, служанка пришла просить его к хозяйке в гостиную. Офицер исполнил желание хозяйки. Она сидела на софе, а возле столика в креслах помещались две ее дочери, прекрасные собою и в полном цвете юности. Когда офицер вошел в комнату, все встали, и хозяйка подошла к нему, взяла за руку и посадила возле себя на софе. Офицер заметил, что дамы были встревожены, и не понимал причины.

– Ваша фамилия N, как мы узнали от вашего слуги? – спросила хозяйка.

– Точно так, – отвечал офицер, не постигая, к чему это клонится.

Хозяйка взяла офицера за руку, пристально смотрела ему в лицо и сказала с чувством: «Вы добрый человек, господин N, и мать ваша должна быть счастлива!» Офицер все еще не догадывался, в чем дело, но, взглянув на девиц, увидел, что они утирали слезы… Он смешался. В двадцать лет от роду сердце восприимчиво.

– Признаюсь, я не понимаю всего этого! – сказал офицер.

– Помните ли пасторшу Луизу N? – сказала хозяйка.

– А, а! Теперь догадываюсь, – возразил офицер. – Жива ли она, здорова ли; где муж ее?

– На другое же утро после вашего посещения они уехали из пастората и отсюда, из моего дома, отправились на военном бриге в Швецию, в Стокгольм. Пасторша – моя племянница; она мне все рассказала, и мы записали вашу фамилию. Все, что сказала вам моя племянница, совершенно справедливо. Муж ее точно насильно уведен был крестьянами и вовсе не виновен. Вы спасли безвинного! Когда ваша армия шла вперед, меня здесь не было. Мы боялись русских, и я уехала вовнутрь края с моими детьми, а если б я была в городе, то непременно отыскала бы вас. Случай! Нет, промысел Божий послал мне в постояльцы того, кого я жаждала видеть! Вы возвращаетесь в отечество – молитвы добрых людей дошли до Бога, и вы вышли из войны невредимы!.. Вы так еще молоды, что можете принять мой совет: будьте всегда добры, будете всегда счастливы!..