Джеймс Джойс - Улисс [ЛП]

ЦВЕЙТ: Нет, скорее в Сэндикове, судя по тому, что у него выпало.

( Стефен, простершись на мостовой, дышит к звёздам. Корни Келлехер искоса, сонно, взглядывает на лошадь. Цвейт в сумраке наклоняется. )

КОРНИ КЕЛЛЕХЕР: ( Почесывая в затылке. ) Сэндиков! ( Он склоняется окликнуть Стефена. ) Эй! ( Снова зовёт. ) Эй! Весь в стружках вывалялся, однако. Осторожней, чтоб у него не стибрили чего-нибудь.

ЦВЕЙТ: Нет, нет, нет. Деньги его у меня, и шляпа тоже, и палка.

КОРНИ КЕЛЛЕХЕР: А, ладно, очухается. Кости не сломаны. Ну, я продёргиваю. ( Он смеётся. ) У меня с утра свиданьице. Хороню покойника. Счастливо добраться домой.

ЛОШАДЬ: ( Ржёт. ) Догогогогогомой!

ЦВЕЙТ: Спокойной ночи. Я просто дождусь и провожу через пару…

( Корни Келлехер возвращается в экипаж на углу и взбирается в него. Упряжь лошади взбряцывает. )

КОРНИ КЕЛЛЕХЕР: ( Из экипажа, стоя. ) Ночи.

ЦВЕЙТ: Ночи.

( Кучер встряхивает вожжами и ободряюще вскидывает кнут. Экипаж и лошадь медленно, громоздко пятятся и заворачивают. Корни Келлехер на боковом сиденьи позабавленно качает головой, досталась-де Цвейту задачка. Кучер присоединяется к бессловесному пантомимичному веселью, кивая с дальнего сиденья. Цвейт встряхивает головой в безмолвном весёлом ответе. Посредством большого пальца и ладони, Корни Келлехер заверяет, что те двое бобби больше не станут приставать – пусть отлежится сколько надо. Медленным кивком Цвейт изъявляет благодарность, Стефену ничего другого и не нужно. Экипаж звякает та-рам-пам за угол та-рам улицы. Корни Келлехер ещё раз завер-пам, напоследок, рукой. Цвейт своей рукой уверам-пам Корни Келлехера, что можно быть спокора-пам. Клацающие копыта и звякающая упряжь затихают своей та-рам-пам огой. Цвейт, держа в руке разукрашенную стружками шляпу Стефена и ясенёк, стоит в нерешительности. Затем склоняется к нему и трясёт за плечи. )

ЦВЕЙТ: Эй! Хо! ( Нет ответа. ) Если позвать по имени. Сомнамбулиста. ( Он склоняется снова и, колеблясь, приближает рот к лицу распростёртой фигуры. ) Стефен! ( Нет ответа. Он зовёт вновь. ) Стефен!

СТЕФЕН: ( Стонет. ) Кто? Чёрная пантера, вампир. ( Он вздыхает и вытягивается, затем бормочет, невнятно протягивая гласные. )

( Он переворачивается на левый бок, вздыхая, подтягивая ноги к груди. )

ЦВЕЙТ: Поэзия. Хорошо образован. Жаль. ( Он наклоняется снова и расстегивает пуговицы на жилете Стефена. ) Пусть отдышится. ( Стряхивает древесные стружки с одежды Стефена пальцами и лёгкими взмахами рук. ) Один фунт и семь. Уцелели, однако.

( Он вслушивается. ) Что?

СТЕФЕН: ( Боромочет. )

( Он протягивает руки, снова вздыхает и выгибает своё тело. Цвейт: держа его шляпу и ясенёк, стоит выпрямившись. Собака лает вдалеке. Цвейт стоит, стискивая и попуская охваченную палку. Он смотрит вниз на лицо и фигуру Стефена. )

ЦВЕЙТ: ( Общается с ночью. ) Лицом похож на свою мать-бедняжку. В тенистом лесу. Глубокая белая грудь. Ещё мне, вроде, про Фергюсона послышалось. Девушка. Какая-то девушка. Для него было бы самое лучшее. ( Он бормочет. ) … клянусь, что всегда буду стойко, не выдам никоим образом, способ или способы… ( Он бормочет. ) …утвердясь в морском песке… в кабельтове от берега… где прилив водоворотом… и прихлынув…

( Молча, задумчиво, бодрствуя, он стоит на страже; пальцы у губ – знаком тайного мастера. На фоне тёмной стены медленно появляется фигура – заколдованный мальчик одиннадцати лет, подменыш, похищенный; на нём итонский костюмчик, стеклянные туфельки и бронзовый шлемик; в руке книга. Он читает справа налево неслышно, улыбаясь, целуя страницу. )

ЦВЕЙТ: ( Поражённый, зовёт беззвучно. ) Руди!

РУДИ: ( Невидяще уставляется в глаза Цвейта и продолжает читать, целуя, улыбаясь. У него нежное лиловое лицо. На костюмчике алмазные и рубиновые пуговицы. В свободной руке он держит тонкую тросточку слоновой кости с фиолетовым бантом. Белый ягнёнок выглядывает из его жилетного кармана. )

Сперва и прежде чего бы то нибудь прочего, м-р Цвейт постряхивал со Стефена основную массу стружек и подал ему ясенёк и шляпу, подбадривая в своей обычной истинно самаритянской манере, в чём тот весьма нуждался. Нельзя сказать, что его (Стефена) сознание блуждало, однако, оставалось ещё довольно шатким и, на высказанное им пожелание попить чего-нибудь, м-р Цвейт, с учётом текущего часа, а также отсутствия в пределах их досягаемости фонтанов Вартровской воды для омовения, не говоря уж о питьевой, незамедлительно угодил в самое яблочко, предложив, сообразно возникшим надобностям, извозчичью забегаловку (так уж её прозывали) отстоявшую едва ли далее, чем на швырок камнем от моста Батт, где запросто можно найти не одно, так другое питьё в виде молока, содовой, или минералки. Загвоздка лишь – как туда добраться. Тут он малость замялся, но раз уж на него—в буквальном смысле—свалилась обязанность принимать надлежащие меры по изысканию выхода, пришлось раскинуть мозгами касаемо возможных средств и вариантов, по ходу чего Стефен неоднократно зевал. Лицом он, по его наблюдениям, всё ещё оставался изрядно бледен, что делало весьма желательным воспользоваться каким-либо из средств передвижения, сообразно их теперешнему состоянию. Оба были крайне измотаны, особенно Стефен, неоднократно высказывавший предположение о возможности изыскать подобное средство. В итоге, после пары предварительных согласований на данную тему и завершив процесс отряхивания, хоть он забыл-таки забрать свой перемазанный мылом носовой платок, сослуживший верноподданную службу по ходу бритья, они совместно двинулись вдоль по Бивер-Стрит, или вернее -Лейн, до двора коновала и ощутимо едкой атмосферы ливрейных конюшен, на углу Монтгомери-Стрит, где курс их отклонился влево и далее пролёг по Амьен-Стрит, в обход углового заведение Дэна Бергинса. Однако, как он втайне и ожидал, нигде не видно было и намёка на какого-нибудь йеху в ожидании клиентуры, за исключением четырёхколесного, наверняка нанятого какими-то гуляками для развоза с пирушки, перед отелем Северная Звезда, и тот не шелохнулся и на йоту, когда м-р Цвейт, который был кем угодно, но только не профессиональным свистальщиком, попытался призвать его, аркообразно вскинув руки над головой и испустив отдалённое подобие свиста, дважды.

Такая вырисовывалась заковыка, и, подходя к ней со здравым смыслом, тут не оставалось иного выбора, кроме как сделать хорошую мину при дохленьком раскладе и двинуть пешим ходом, что они, соответственно, и сделали. Таким манером, срезав наискосок от заведения Маллета к Сигнал-Хаусу, который вскоре и достигли, они потопали, каждый—тут уж не оставалось выбора—на своих двоих, в направлении конечной железнодорожной станции на Амьен-Стрит, причём м-ру Цвейту служило помехой то обстоятельство, что одну из задних пуговиц на его его брюках постигла, перефразируя освящённую временем поговорку, судьба всех пуговиц, хотя, вполне проникшись духом происходящего, он героически махнул рукой на упомянутое неудобство. И вот, поскольку ни одного из них время ничуть не поджимало, а просто шло себе да шло, а температура вокруг достаточно освежала, и уже вполне прояснилось после недавней визитации Юпитера Плувиуса, они плелись своим путём, миновав то место, где приторчала в ожидании порожняя карета, без пассажиров или кучера. А тут ещё так сложилось, что возвращался пескопосыпочный Дублинской Объединенной Трамвайной Компании, и мужчина постарше пересказал своему спутнику, a propos , про несчастный случай, который он буквально чудом избежал совсем немного времени тому назад. Они миновали главный вход станции Большой Северной Железной Дороги, стартовую точку отправления на Белфаст, где, разумеется, всякое движение было прекращено по случаю столь позднего часа и, проследовав мимо чёрного хода морга (не слишком привлекательное место, а скорее даже мрачноватое в какой-то мере, особенно возраставшей по ночам), в конце концов оказались у Портовой Таверны, чтоб неизбежно свернуть на Складскую-Cтрит, знаменитую своим полицейским участком отделения С. Между данной точкой и высокими, неосвещёнными в такое время, складами на Бересфорд-Плейс сознание Стефена сбивалось на мысли об Ибсене, почему-то вызывавшем у него ассоциации с мастерской Берда, камнетёса, на Телбот-Плейс, первый поворот направо, в то время как спутник, являвшийся как бы его fidus Achates , вдыхал, с чувством внутреннего удовлетворения, запах из городской пекарни Джеймса Рурка, расположенной совсем неподалеку от их маршрута следования, и действительно – очень даже приятственный дух у насущного хлебушка нашего, что есть первой и наинеобходимейшей потребностью общества. Хлеб – стержень жизни; добывай хлеб свой; откуда, О, скажи мне, берётся хлеб фантазий? Сказано ж, у пекаря Рурка.