Джеймс Джойс - Улисс [ЛП]

– На той койке в Бриджвотере полно было вшей,– заметил он.– Завтра придётся помыться, или послезавтра. На этих чернявых ребятишек у меня возражения. Терпеть ненавижу этих падлюк. Дай им волю – высосут тебе всю кровь.

Приметив, что все уставились на его грудь, он, для удобства обозрения, распахнул рубаху ещё шире и поверх освящённого временем символа моряцкой надежды и покоя пред ними предстала цифра шестнадцать целиком и профиль лица юноши с хмуро насупившимся выражением.

– Татуировка,– объяснил демонстатор.– Наколота, когда мы лежали в штиле у Одессы, в Чёрном море, под командой капитана Делтона. Набивал её малый по имени Анитонио. Это вот он и есть, грек.

– А сильно больно набивать?– спросил кто-то моряка.

Почтеннейший, однако, был шибко занят, собирая как-то вокруг своими. Ущипывая или…

– Гля-ко,– сказал он, показывая Антонио.– Такой он бывает, когда матерится на приятеля. А теперь вона…– продолжал он,– тот же малый…– натягивая кожу пальцами явно с каким-то умыслом,– а уже смеётся до ушей.

И факт остается фактом – на сизом лице юноши по имени Антонио действительно появилась натянутая улыбка, и этот забавный эффект вызвал общее восхищение присутствующих, включая Шкуродёра, который на этот раз перевесился.

– Эхе, хе,– вздохнул моряк, гляда вниз на свою мужественную грудь.– Его тоже не стало. Сожрали акулы, уже потом. Эхе, хе.

Он отпустил кожу, так что профиль принял нормальное выражение, хмурясь как прежде.

– Тонкая работа,– сказал один сухопутник.

– А зачем тут номер?– поинтересовался бездельник номер два.

– Живьём съели?– спросил моряка третий.

– Эхе, хе,–снова вздохнул помянутый персонаж, на этот раз повеселее, с некоей полуулыбкой, совсем краткой длительности, в направлении спросившего про номер.– Он был грек.

А затем он добавил с чёрным, пожалуй, юмором, если учесть помянутую кончину:

Лицо уличной, размалёванное и морщинистое, заглянуло в дверь забегаловки из-под чёрной соломеной шляпки наперекосяк, явно в целях личной рекогнисцировки, высмотреть помол для своей мельницы. М-р Цвейт, не зная куда деть глаза, на миг потупился, конфузясь, и с деланой бесстрастностью подхватил со стола розовые страницы органа с Эбби-Стрит, уже отложенный в сторону биндюжником, если таковым тот был, и уставился на розовую бумагу, а с чего это розовая? Причиной подобного поведения было то, что в этот миг за дверью он распознал уже виденное мельком в этот день лицо—возле Ормондской Пристани—слегка чокнутой, вобщем-то, уличной, которая точно знала, что дама в коричневом костюме точно евоная (м-с Ц.) и приучила его делать постирушки. Вопрос—при чём тут, спрашивается, постирушки?—мог скорее вызвать недоумение, чем наоборот. Постирушки-стирочки для твоей. Все же, по чести, он должен признать, что он постирывал нижнее бельё своей жены, по мере загрязнения, на Холес-Стрит, с чем справилась бы и женщина, как они и делают, с подобными же предметами мужской одежды, с меткой несмываемыми чернилами от Бевли и Дрейпера (ими она метила своё), если действительно любят, и что тут такого. Любишь меня, люби и мою несвежую рубаху. И всё же, будучи застуканным в момент развешиванья на верёвку, отсутствие красотки для него было бы предпочнительней её компании и он испытал истинное облегчение, когда держатель грубо махнул ей проваливать. Поверх раскрытого ВЕЧЕРНЕГО ТЕЛЕГРАФА он краем глаза уловил безмозгло застылую улыбку—сразу видно, что не все дома—на её лице, распотешенно взиравшем из-за дверного косяка на группу зрителей мореходной груди шкипера Мерфи, прежде, чем она смылась.

– Патрульный крейсер,– сказал держатель.

– Меня просто коробит,– признался м-р Цвейт Стефену,– подходя с медицинской точки, что такое вот ущербное создание, по которой психбольница плачет—явно ж ведь больная—имеет наглость предлагать себя, да кто позарится на неё при трезвой памяти, если хоть сколько-нибудь ценит своё здоровье. Несчастное создание! Конечно, изначальной причиной её состояния был, наверное, какой-то мужчина. Но дело, всё же не в том, из-за чего…

Стефен не углядел её и, пожав плечами, сказал лишь:

– В этой стране торгуют напропалую—куда уж ей угнаться—и зашибают бешеные деньги. Не бойтесь тех, кто продаёт тело, но не в состоянии купить душу. Она никудышняя торговка. Покупает втридорога, а продаёт по дешёвке.

Мужчина постарше, отнюдь не будучи ни старой девой, ни ханжой, заметил, что всё это ни что иное, как вопиющий скандал и следует положить конец подобной практике, так сказать, безотлагательно, а женщины такого рода (то есть, подходя к предмету без всякого стародевского чистоплюйства) неибежное зло, но всё-таки нельзя же без лицензии и надлежащего осмотра соответствующими учреждениями по медицинской части, именно за это и ратовал он, как, прямо скажем, pater familias, неизменно и отродясь. И придерживаясь такой политики, заверил он, появится возможность как следует провентилировать затронутый вопрос, что явится непреходящим благом для всех, кого оно касается.

– Вот вы, как добрый католик,– отметил он, – коль скоро пошла речь о теле и душе, верите в душу. Или подразумеваете разум, мозговую энергию как таковую, что отличается от любого внешнего предмета, от стола, допустим, или этой вот чашки? Я тоже так считаю, поскольку знающие люди объясняют это извилинами серого вещества. Иначе у нас не было бы таких открытий, как рентгеновские лучи, например. А вы?

Загнанный, таким образом, в угол, Стефен вынужден был сверхчеловечески напрячь память и сконцентрироваться, чтобы припомнить и выговорить:

– Мне пересказывали, от вернейших авторитетов, о простой и потому неразложимой субстанции. И рад бы считать её бессмертной, да нужно учесть ещё возможность её уничтожения Первопричиной, Который—из всего, что мне доводилось слышать—вполне способен добавить этот трюк ко множеству Его прочих шуточек, corraptio per se как и corraptio per accident начисто исключены, во исполнение придворного этикета.

М-р Цвейт, совершенно был согласен с общей сутью сказанного, и хотя присовокупленные мистические тонкости малость превосходили его подлунную глубь, нашёл все же возможным вдаться в рассуждение на тему о простоте, мгновенно откликнувшись:

– Простая? Вряд ли тут годится подобное определение. Спору нет и, уверяю вас, любой согласиться, что раз в году случается наткнуться на простую душу. Просто одно дело, изобрести эти, например, лучи, как сделал Рентген, или там телескоп, как Эдисон, хотя, наверно, это было до него, я хотел сказать Галилео. То же самое и в отношении права, например, или основополагающих природных явлений таких, как электричество, но совершенно другой коленкор утверждать, что веришь в существование сверхъестественного Бога.