Анна Потоцкая - Графиня Потоцкая. Мемуары. 1794—1820

Все так и произошло, а так как в партере было много лиц подкупленных, а еще более – недалеких, то сообщение встретили неистовыми криками и аплодисментами, только в ложах публика оставалась безмолвной и равнодушной. В бурных манифестациях, разразившихся в партере, не принял участия никто из тех, кто пользовался влиянием в общественном мнении. Как ни старался Новосильцев, поощряя всех взглядами своих косых глаз, расточая улыбки и пожимая руки, все же в зале скоро водворилась тишина.

Некоторые из адъютантов императора, находившиеся в Варшаве, расхаживали по зале и заходили в ложи, но смущенные холодным приемом и не зная, как себя дальше держать, возвращались на свое место с чрезвычайно растерянным видом.

Вот каким образом узнали мы о событии огромной важности, увы, почти не изменившем нашего шаткого положения, если не считать того, что нам была обещана конституция, основанная на народном представительстве. Представительное правление, подобное тому, какое существовало в Англии, в то время было коньком Александра, и он играл в конституцию, как девочки играют в «леди».

Лица, преданные Александру, утверждали, что его намерения и планы простирались гораздо далее, чем обещания, но он должен быль действовать осторожно и медленно ввиду неудовольствия, которое зародилось в России в отношении его пристрастия к полякам.

Я не берусь оспаривать этого мнения, но полагаю, что если бы Александр искренне хотел восстановить Польшу, он прежде всего не вручил бы власть своему брату Константину, прекрасно зная, что тот будет злоупотреблять ею и что его характер и идеи противоречат великодушным и либеральным намерениям императора.

Тринадцатого мая 1815 года Александр подписал основы конституции, по которой должно было управляться наше королевство. В этом акте мы не без удивления обнаружили лестные обещания, сближавшие, насколько это было возможно, содержание этого трактата с содержанием Конституции 3 мая 1791 года – предметом глубокого уважения каждого польского патриота. Но уже следующий параграф рассеял все наши надежды. Он гласил, что конституция представляет собой священные узы, навсегда связующие королевство Польское с Российской империей!

При всем том, если бы эта конституция применялась вполне добросовестно, поляки были бы удовлетворены, но когда в день опубликования мы заметили, что некоторые параграфы ее искажены, а другие – совсем исчезли, наше неудовольствие достигло высшей степени (Хартия прошла через руки Новосильцева).

Прибытие императора – Церемониал – Бал в Ассамблее – Великий князь Константин – Русская дисциплина – Образование нового министерства – Князь Адам Чарторижский – Зайончек – Госпожа Зайончек – Любовница великого князя – Месть Константина

Александр вступил в Варшаву в двойном ореоле великодушного миротворца и милостивого восстановителя Польши. Самоуверенность, которая дается счастьем, и грация манер еще более увеличивали обаяние императора.

Перед нами был не юный и доверчивый принц, так недавно стремившийся навстречу опасности, а монарх в расцвете лет, испытанный несчастьем и осыпаемый теперь милостями судьбы.

Его приняли с почтительной и спокойной приветливостью, не имевшей ничего общего с энтузиазмом, который возбуждал Наполеон.

До того времени долго обсуждали вопрос, как чествовать прибытие Александра. Одни предлагали, чтобы дамы в нарядах славянских богинь встретили его с хлебом и солью в знак мира и союза двух северных народов, но этот способ нашли чересчур театральным и отклонили его. Другие хотели воскресить в честь императора старинные церемонии, которыми некогда сопровождалось избрание королей, но Новосильцев отверг этот план, так как, по его мнению, не следовало смешивать воспоминания с надеждами . Решили тогда остановиться на обычных формах торжества, то есть на иллюминации с транспарантами и даровых зрелищах.

Город устроил великолепный бал в танцевальных залах Большого театра, убранного по этому случаю с необыкновенным вкусом и изяществом. Император приехал со своим штабом польских генералов, в польском мундире и совсем без орденов, только в одной ленте Белого Орла, как бы заставляя этим забыть, что он царствовал и над другими народами, и желая возбудить в нас любовь и доверие к себе. Его обворожительные манеры, мягкое и приветливое выражение лица произвели на всех неизгладимое впечатление, и, будем откровенны, легкость, с которой мы, поляки, поддались очарованию, довершила остальное. Я думаю, что в тот день Александр, увлеченный силой произведенного им впечатления, сам искренне мечтал о свободной и независимой Польше, в которой он нашел верных подданных.

На этом балу мы впервые увидали великого князя Константина, исполнявшего обязанности флигель-адъютанта при своем августейшем брате. При шпаге, в узком, наглухо застегнутом мундире, он не спускал глаз с императора, выжидая его приказаний; казалось, ему нравилась чопорная, напыщенная осанка, которая создается привычкой к военной службе. Оттого он никогда и не уклонялся от исполнения этой обязанности, и каждый раз, когда император приезжал в Варшаву, великий князь никому не уступал своего места, называя это «своим долгом», доставлявшим ему «величайшее наслаждение». Поэтому же он никогда не танцевал, постоянно находясь у дверей зала, чтобы не пропустить выхода своего повелителя.

Проходя мимо, я позволила себе подшутить над ним, и он ответил мне невозмутимо серьезным тоном: «Служба прежде всего, и даже сам император не заставит меня нарушить долг службы».

Любовь великого князя к дисциплине доходила до того, что он счел бы преступлением хоть на минуту покинуть свой пост, даже по просьбе брата. Смотр войскам равнялся для него битве, и, не отличаясь храбростью, он любил в этом опасном деле только то, что в некоторой степени напоминало сражения. Его необычайная строгость к солдатам происходила не только от природной жестокости, но и от того, что он придавал огромное значение всем мелочам.

Если бы Константин обладал характером Александра, он все-таки сумел бы примирить с собой поляков. Возможно даже, что горячий патриотизм, который мы вносили во все отважные и безрассудно смелые предприятия, с течением времени потерял бы свою остроту, если бы наше правительство не применяло по отношению к нам такого произвола, а относилось бы с большим сочувствием к тем установлениям, которые нам были обещаны.

Будем надеться, что Провидение в своих неисповедимых путях сохранит нас от непредвиденных опасностей и воздаст нам сторицей за все перенесенные мучения.