Коллектив авторов - Истинная сущность любви: Английская поэзия эпохи королевы Виктории

Мой друг, когда священник, полный страсти,
Из раки тайной первый раз берёт
Плоть Господа, и, совершив причастье,
С дрянным вином хлеб отправляет в рот,

Он не познал, как я, благоговенья,
Когда, вонзая в плоть свой грешный взгляд,
Тебя всю ночь томил я на коленях,
Свершая поклонения обряд.

Коль не был бы смазлив, любил бы боле
В то лето бурной неги и дождей,
Не стал бы я наследником юдоли,
В дверях Страданья сгорбленный лакей.

Но совесть – сенешаль твой белолицый,
Бежит вослед, готовясь дать мне бой;
Я рад, что так любил – и вновь родится
От всех светил цветок мне голубой!

Как солнце слишком яркостное гонит
Луну упрямо-бледную назад
В пещеру тьмы, где та мечту хоронит —
Сиять под серенаду соловья,
Так жжёт мне губы Красота твоя,
И песни благозвучные – не в лад.

Как ветер через луг примчавшись с пляской
На буйных крыльях, лишь исчезла тьма,
Тростник ломает слишком грубой лаской,
Где песням предавался он своим,
Так слишком бурной страстью я раним:
Любви избыток – и Любовь нема.

Тебе мой взгляд сказал всё, несомненно,
Зачем я смолк, и гриф на лютне пуст,
Не лучше ль разойтись нам откровенно:
Тебе – к тому, кто так сладкоголос,
А мне – лелеять память этих грёз:
Не спетых песен, не лобзавших уст.

Плоды на ветвях золотые,
Аркадских птиц не молкнет хор,
Здесь блеют овцы молодые,
Набеги коз в поля пустые,
Он лишь вчера сказал впервые
Люблю! Я жду его с тех пор.
Луна, хозяйка тёмных далей!
Храни любимого, как страж.
Его ты знаешь – он мой паж,
Обутый пурпуром сандалий,
Его ты знаешь – он мой бог,
С пастушьим посохом, лукавый,
Он нежен, словно голубок,
Темноволосый и кудрявый.

У горлицы устали крылья,
Где друг в малиновых чулках?
К овчарне волки подступили,
И сенешаль прекрасных лилий
Спит в лепестках – легла мантильей
Тьма на сиреневых холмах.
Луна святая! Так мы ждали!
Стань Путеводного звездой! [263]
Где мой красавец молодой?
Коль видишь пурпур тех сандалий,
Всё тот же посох, тёмный локон,
В козлиной шкуре силуэт,
Скажи ему, я жду, где окон
Вдали мерцает тусклый свет.

Росой прохладной луг покрылся,
Аркадских птиц не слышен хор,
С пригорка юный фавн спустился,
Златыми дверцами прикрылся
Нарцисс усталый, не явился
Ко мне мой милый до сих пор.
Луна обмана и печали!
Где тот, в кого я так влюблён?
Где губ пунцовых жаркий стон?
Где посох, пурпур тех сандалий?
Зачем так серебрится клён?
Зачем покров туманный убыл?
Ах! Стал твоим Эндимион,
И ждущие лобзаний губы!

Слоновая кость этих клавиш и рук —
Фантазий порывистых всплеск роковой,
Как отблеск серебряный тополя вдруг,
Когда шелестит он лениво листвой,
Иль пены дрейфующей узел живой
На волнах оскаленных, ветра испуг.

И в золоте стен – золотистая прядь,
Как в чашечке бархатцев жёлтой каймой
Сплелась паутинок тончайшая рядь,
Иль тянется к солнцу подсолнух немой,
Лишь ночь распрощалась с ревнивою тьмой,
И лилий копьё в ореоле опять.

И губ её алость на алых губах
Моих, как рубиновый свет от лампад,
Дрожащий в гробнице на красных шелках,
Иль как истекающий кровью гранат,
Иль влажные лотоса сердце и взгляд
В вине розоватом – кровавых слезах.

Ноктюрн лазурно-золотой
Сменила в сером кантилена:
На Темзе баржа с охрой сена
Отплыла. Зябкий и густой

Из-под мостов туман ползёт,
Дома окутав жёлтой тенью,
Висит над Сити без движенья
«Святого Павла» [266]вздутый свод.

Вдруг шум на улицах возник,
Проснулась жизнь; чуть волочится
Повозок сельских ряд, и птицы
В сиянье кровель слышен крик.

Под фонарями взад-вперёд
Девица бродит одиноко,
Ласкает день ей тусклый локон,
Пылают губы, в сердце – лёд.

На море серые буруны,
Унылый ветер лёг пластом,
Луна желтеющим листом
Через залив несётся бурный.
На бледной отмели прибоя
Баркас чернеет, как офорт:
Весёлый юнга влез на борт,
Сверкнув улыбкой и рукою.

А на холме кричат кроншнепы;
Там, загорелы и юны,
Среди травы жнецы видны,
Как силуэты против неба.

Весь мир спокойствием одет,
Весь мир в объятьях сновидений,
Молчанье там, где мрачны тени,
Молчанье там, где теней нет.

Лишь эхо резко принесёт
Крик одинокий и печальный,
То коростель подруге дальней
Ответ с холмов туманных шлёт.

И неожиданно луна
С небес уводит серп лучистый
К пещере мрака, в золотистый
Кисейный плащ облачена.

Услышав танца шум вдали,
Мы под луной туда пошли,
Остановясь у дома шлюхи.

Оркестр в нём, оглушая зал,
«Das Treue Liebe Herz» [269]играл,
Был слышен грохот заварухи.

Как фантастический гротеск,
Сплетая странный арабеск,
За тенью тень ползла на шторы.

Как чёрных листьев вьётся круг,
Под гул рожка и скрипки звук
Кружились призраки-танцоры.

И словно жуткий автомат,
Скелет вставал к скелету в ряд —
Для пляски медленной кадрили.

Затем они рука к руке,
Смеясь пронзительно в кружке,
Па сарабанды закрутили.

Фантом-любовник неземной
Прижался к кукле заводной,
А вот они поют устало.

Марионетка – страшный вид —
Курить на лестницу бежит,
Как будто здесь живою стала.

Сказал я милой: «Что за дом!
Танцует мёртвые кругом,
И прах кружит в объятьях праха».

Но слыша скрипки визг, она
Со мной простилась и одна
Вошла в дом похоти без страха.

Стал вдруг фальшив мелодий пыл,
И вальс танцоров утомил,
И тени кончили кружиться.

По тихой улочке рассвет
В огнях сребристых сандалет
Крадётся робкою девицей.

Да, грех был мой, и я не понял это.
Теперь же лира в склеп заключена,
И лишь неугомонная волна
Подтачивает берег без рассвета.
Глубокую могилу роет лето
Себе в долине, вянущей от сна;
И долго ива ждать обречена
Из рук зимы серебряного цвета.
Но кто спешит по берегу опять?
(О, не смотри, любимый, восхищённо!)
Кто это в южной яркости одежд?
Твой новый Бог, целующий смущённо
Бутоны свежих уст в плену надежд,
А мне в удел – молиться и рыдать.