РИЧАРД ХИЛЬДРЕТ - БЕЛЫЙ РАБ

Все эти красноречивые доводы произвели на миссис Монтгомери сильное впечатление. Она не могла отрицать, что плантация почти перестала приносить доход, с тех пор как перешла в ее владение, и чувствовала, что, несмотря на все ее усилия помочь рабам, они остаются недовольны ею, хуже работают и плохо повинуются. И все же она не была склонна уступить.

Она продолжала твердить, что ее взгляды на взаимоотношения между хозяевами и рабами продиктованы чувством справедливости и гуманности и что это должно быть ясно для каждого, в ком живы совесть и нравственное чувство. Она настаивала на том, что система, которую она пыталась применить, правильна и что ей нужен только разумный управляющий, способный провести эту систему в жизнь.

Возможно, что в ее словах была какая-то доля правды. Если б ей удалось встретить такого человека, как майор Торнтон, и поручить ему управлять ее плантацией, она, быть может, и добилась бы успеха. Но таких людей и вообще-то мало, а в рабовладельческих штатах они и подавно встречаются очень редко. Обычно американские управляющие - люди исключительно невежественные, несговорчивые, тупые и упрямые. Что могла сделать вынужденная прибегать к их помощи женщина, против которой, во всеоружии своих предрассудков, стеной вставали все ее соседи и родные?

Обстоятельства день ото дня ухудшались. Наличные деньги, оставленные ей мужем, иссякли, и дела ее вскоре так запутались, что она была вынуждена обратиться за помощью к брату. Но брат ее категорически отказался от какого-либо вмешательства, если она не передаст ему целиком управления всем ее имуществом. После короткой и бесплодной борьбы ей пришлось согласиться на эти тяжелые условия.

Не теряя ни часу, он принялся наводить порядок на плантации. Хижины рабов, по его приказанию, были перенесены на старое место, и одновременно снова было введено в действие правило, согласно которому никто из рабов не смел являться в господский дом без вызова. Была восстановлена также прежняя норма выдачи пищи и одежды. И наконец, был приглашен новый управляющий, поставивший решительным условием, чтобы миссис Монтгомери никогда не выслушивала жалоб на него и ни в какой мере не вмешивалась в его методы управления плантацией.

Не прошло и месяца после этого возвращения к старому, как около трети рабов оказалось в бегах. Брат миссис Монтгомери объявил ей, что удивляться тут нечему: этих негодяев (как он выразился) так избаловали, что они утратили способность подчиняться дисциплине, необходимой на каждой плантации. После долгих поисков, неприятностей и ценой значительных расходов бежавшие, за исключением одного или двух человек, были пойманы, и в Поплар-Гроув при новом управлении постепенно восстановился старый порядок: работы было сверх человеческих сил, и плеть действовала беспрепятственно.

Несмотря на все принимаемые меры, слухи о чрезмерно жестоких наказаниях все же время от времени достигали ушей миссис Монтгомери, и она в порыве негодования восклицала, что предпочла бы самую жестокую нищету богатству и роскоши, которыми она обязана плети надсмотрщика.

Но сразу же после этих вспышек благородного негодования миссис Монтгомери, успокоившись, уже готова была признаться самой себе, что безумием было бы отказываться от роскоши, к которой она привыкла с детства. Она старалась не думать, забыть о несправедливостях и жестокостях, которые в душе своей осуждала, но воспрепятствовать которым не могла или, вернее, не решалась. Она покинула дом, где ее всюду преследовал призрак насилия, творившегося в связи с ее попустительством и за которое, - как бы ни пыталась она сама перед собой отрицать свою вину, - она чувствовала себя ответственной. И в то время как рабы ее изнемогали от работы под палящим солнцем каролинского лета и стонали под бичом безжалостного управляющего, госпожа их старалась заглушить воспоминания об их мучениях, развлекаясь в Саратоге или Нью-Йорке.

Часть года она все же бывала вынуждена проводить в Поплар-Гроув, и там, какие бы меры она ни принимала, ей не всегда удавалась оградить себя от тяжелых впечатлений. Ярким примером таких столкновений ее с действительностью может послужить случай, разыгравшийся при первом моем посещении дома миссис Монтгомери.

Один из ее полевых рабочих выпросил у управляющего, который, кстати сказать, был правовернейшим пресвитерианином, пропуск и разрешение отправиться на молитвенное собрание, устроенное мистером Карльтоном. Миссис Монтгомери по окончании собрания, желая послать записку кому-то из соседей, вручила ее замеченному ею рабу из Поплар-Гроув, приказав передать записку по назначению. Случилось так, что управляющий плантацией миссис Монтгомери находился по делу у того самого соседа, к которому раб был послан своей хозяйкой. Увидев его, управляющий резко спросил, как он осмелился явиться сюда, когда пропуск ему был выдан лишь на то, чтобы отправиться на собрание и прямо оттуда вернуться обратно на плантацию. Напрасно несчастный ссылался на приказание своей госпожи. Управляющий заявил, что это не имеет значения, так как миссис Монтгомери не вправе распоряжаться людьми, занятыми в поле. И чтобы факт этот лучше запечатлелся в памяти раба, управляющий тут же на месте раз десять хлестнул его плетью.

Раб имел дерзость отправиться к госпоже и пожаловаться ей. Возмущение миссис Монтгомери не имело границ, но условия, заключенные с братом, лишали ее возможности вступиться. Она сделала рабу подарок, признала, что он был наказан несправедливо, и попросила его вернуться на свое место и никому не говорить о том, что он обращался к ней. Она прибегла к этой унизительной просьбе в надежде оградить несчастного от новой кары. Но управляющий, как мне позже стало известно, все же узнал о происшедшем. Желая отстоять свой авторитет и укрепить дисциплину, он приказал выпороть непокорного вдвое сильнее, чем в первый раз.

Чудовищные последствия рабства таковы, что во многих случаях любые действия, продиктованные самым искренним доброжелательством по отношению к рабу, приводят только к дальнейшему нагромождению на его голову всевозможных горестей и бед. На такой гнилой почве нельзя возвести сколько-нибудь крепкое здание.

Позорна сама система рабства. Следует, кстати, сказать, что "доброжелательство", "гуманность", "отзывчивость" рабовладельца сильно походят на "доброжелательство" грабителя, который, обобрав проезжего, достает из его же чемодана и "великодушно" жертвует ему какую-нибудь часть одежды, предлагая несчастному прикрыть свою наготу.

Какая дикая нелепость - пытаться быть гуманным палачом и великодушным насильником!…

Единственная мера, которая способна принести пользу рабу и при отсутствии которой все остальные будут излишними, а подчас и вредными, это - дать рабу свободу!