Бертольд Брехт - Трехгрошовый роман

– Верно, – с удовлетворением сказал верховный судья. – Объединение. А что значит «Аттика»?

Учитель угрюмо молчал.

Верховный судья казался разочарованным, но продолжал допрос.

– Вы получили среднее образование? – обратился он к обвиняемому, который стоял сгорбившись, уронив голову на грудь. И, когда человек в гуттаперчевом воротничке кивнул, он спросил: – Что такое «Аттика»?

Но тот не знал. Учитель попытался подсказать ему. Учителю, как видно, было неловко, что обвиняемый так мало знает.

– Да, – сказал судья, – вы мало знаете.

Но маленький человек, бывший защитником, вмешался в разговор и крикнул:

– Он знал достаточно! Для нас он знал достаточно!

– Так точно, – раболепно пробормотал судья. Он сделал это совершенно машинально.

Он вновь потряс колокольчиком, и к судейскому столу подошел тщедушный человек в куртке официанта. Это был тот человек, который передал солдату Фьюкумби свою харчевню.

– Он умеет писать?

Этот вопрос судья задал учителю. Тот посмотрел на свидетеля, узнал в нем своего ученика и кивнул тяжелой головой.

– Но в договоре со мной, – гневно сказал судья свидетелю, – ты не упомянул, что в твою харчевню посетители ходили, только пока рядом строились дома.

– Как я мог об этом упомянуть? – возразил официант. – Когда я открыл харчевню, у меня не хватало денег, и я был рад, что за год, пока рядом строились дома, я погасил все свои долги и снова мог стать официантом.

– Значит, он не умел писать! – крикнул судья, который опять очень рассердился.

Но потом он взял себя в руки и объявил перерыв.

И, пока все стояли и ждали продолжения, он подошел к учителю и кротким, почти подобострастным голосом спросил: что же все-таки означает «Аттика»? Он не успел дочитать книгу до соответствующего места, ее у него отняли. Но учитель только посмотрел на него и ничего не ответил.

Верховный судья вздохнул и возобновил заседание.

Он не знал, что ему делать.

Он посмотрел на главную свидетельницу, Мэри Суайер, и увидел, что та опять шьет. Она равномерно, стежок за стежком, орудовала иглой, хотя шить ей было нечего, – ведь ее перестали снабжать товарами. Она шила в воздухе, и той рубашки, что она шила, не было.

– Если бы тебя не перестали снабжать товарами, – тихо и задумчиво спросил судья, – и если бы не была открыта новая лавка, может быть, ты еще как-нибудь вывернулась бы, Мари?

– Отчего бы и нет? – устало сказала она. – Я ведь взяла швею.

– Это один из основных пунктов, – поспешно сказал верховный судья. – Но мы все время топчемся на одном месте. Я никогда не думал, что так трудно будет установить истину.

Он встал, и подошел к собачьей клетке. Собаки радостно завизжали – они думали, что теперь-то их наконец накормят; но загадка все еще не была разрешена.

Верховный судья оглянулся. Вот они стояли, свидетели защиты, обелявшие обвиняемого, упитанные, хорошо одетые, удачливые, с радужными перспективами, а напротив них – недоедающие, преждевременно состарившиеся: женщина на табурете из снега, шьющая без полотна, мальчик, согнувший руку так, словно он нес под мышкой тяжелый хлеб, но без хлеба.

Когда судья, стуча своей деревяшкой, возвращался на место, он поравнялся с обвиняемым. Он задумался и, проходя, сказал вполголоса:

– Неужели ты этого не понимаешь?

Но человек в гуттаперчевом воротничке пожал плечами и ничего не сказал.

– Такая разница! – вздохнул судья. – А причины не найти! Но ведь должна же быть причина.

Он стоял в нерешительности, не зная, стоит ли ему вообще садиться за судейский стол.

«Все дело в моем невежестве, – подумал он, – я недостаточно образован. Если бы знать, в чем заключается этот фунт, данный им Богом!»

Внезапно он пришел в себя. Он вспомнил, что ему дарована сверхчеловеческая власть. Он поспешил к столу. Широким жестом он взмахнул колокольчиком.

Из-за белья длинной процессией вышли тома «Британской энциклопедии», числом сорок. Они шли степенно, они были толсты.

В четыре ряда, точно солдаты, выстроились они перед верховным судьей.

– Друзья мои, – почтительно начал судья, – не можете ли вы объяснить мне, почему одни из нас, меньшинство, приумножают свое достояние и, как сказано и предписано в Библии, превращают один фунт в пять или даже в десять, в то время как другие, большинство, на протяжении всей своей долгой трудовой жизни приумножают в лучшем случае только свою нищету? Друзья мои, что он собой представляет, этот фунт, принадлежащий счастливцам, приносящий такой огромный доход и вызывающий между ними, как мне приходилось слышать, такую чудовищную борьбу? Что он такое?

Сорок томов встали в кружок и посовещались. Потом один из них выступил вперед.

– Я могу дать вам все сведения о капитале, – сказал он грубым, громким и самоуверенным голосом. – Деньги приносят проценты подобно тому, как корова телится. Достались ли они по наследству, благоприобретены ли они – тому, кто ими распоряжается, они приносят проценты. Может быть, это вам что-нибудь говорит?

Судья обернулся к Суэйер:

– У тебя тоже были деньги, если я не ошибаюсь. Пойми меня, я тебя не спрашиваю, за что ты их получила, но они у тебя были. Они не приумножились?

– Да, – сказала она безразлично, – кое-какие деньги у меня были. Но вскоре их не стало.

– Они не отелились, – строго сказал судья. Тогда выступил вперед другой том.

– Я могу рассказать о рабочей силе , – сказал он громко. – То, во что человек вкладывает свою рабочую силу, приобретает большую ценность. Камни сами по себе не дорого стоят, а дом, понимаете…

– Ах, – сказал судья устало, – это не то. Рабочая сила, она у всех нас была. Но то, во что мы ее вкладывали, принадлежало не нам либо слишком быстро исчезало… Верно, Мэри?

Тома один за другим выступали вперед и говорили об изобретениях, организаторском таланте или бережливости . Но ни один из них не мог толком объяснить, в чем заключается фунт удачливых.

В конце концов они выстроились по-военному в шеренгу и рассчитались по порядку номеров, чтобы верховный судья мог убедиться, что все они налицо; и действительно, все были налицо.

Тогда верховный судья приказал им уйти и пригорюнился пуще прежнего.

Он опять взглянул на главную свидетельницу Мэри Суэйер, швею.

– Сириус! – пробормотал он.

Он сел на свой стул и позвонил в обеденный колокольчик.

Из-за белья вышел Сириус. У него было пять больших зубов и пара маленьких ножек.

– Не находились ли вы последнее время, – спросил его верховный судья, – под знаком Весов?

Сириус подумал и ответил отрицательно.

– Если бы вы находились под знаком Весов или каким-нибудь другим знаком, как, по-вашему, представляло ли бы это какую-нибудь опасность для лавки госпожи Суэйер?