Георгий Полонский - Доживем до понедельника

В спортзале они теперь были вдвоем - Рита и Генка. Кажется, он уже прощен - благодаря стихам.

Рита соскочила с "козла".

- Ты стал лучше писать, - заключает она. - Более художественно. - И берет портфель. - Надо идти. Сейчас притащится кто-нибудь, раскричится…

- В школе нет никого.

- Совсем? так не бывает, даже ночью кто-то есть.

Оба прислушались. Похоже, что и впрямь все ушли… Тихо. Нет, что-то крикнула одна нянечка другой, - и опять тихо…

- А ты представь, что, кроме нас, никого… - сказал Генка, сидя на брусьях, - драма короткого роста всегда тянула его повыше…

Склонив голову на плечо и щурясь, Рита сказала:

- Пожалуйста, не надейся, что я угрелась и разомлела от твоих стихов!

- Я не надеюсь, - глухо пробубнил Генка. - Я не такой утопист! - Вдруг он покраснел и сформулировал такую гипотезу:

- Стишки в твою честь - это ведь обещание только? Вроде аванса? После-то - духи будут из Парижа, чулочки, тряпки… может, и соболя! Только уже не от губошлепов, - от настоящих поклонников? Но которых и благодарить надо… по-настоящему?

- За соболя-то! Еще бы! - Она хохотала. Веселила мрачная серьезность, с которой он все это прогнозировал! Он чуть ли не худел на глазах, воображая себе ту "наклонную плоскость", на которой она вот-вот окажется! Умора…

- Ты, кажется, пугаешь меня? Что-то страшное придется мне делать? Аморальное?! Чего и выговорить нельзя?! Мамочки… Или страх только в том, что все это - не с тобой?!

…Похоже, он оскорбил ее, недопонимая этого? Иначе - с чего бы ей отвечать сволочизмом таким? Да, видимо, несколько туманной была для него та "наклонная плоскость", оттого он и перегнул… Но вот ее тон уже не хлесткий, а вразумляющий:

- Мое дело, Геночка, предупредить: у нас с тобой никогда ничего не получится… Ты для меня инфантилен, наверное. Маловат. Дело не в росте, не думай… нет, в целом как-то. Я такой в седьмом классе была, как ты сейчас!…

Внезапно Генка весь напрягся и объявил:

- Хочешь правду? Умом я ведь знаю, что ты человек - так себе. Не "луч света в темном царстве"…

- Скажите пожалуйста! Сразу мстишь, да? - вспыхнула Рита.

- …Я это знаю, - продолжал Генка, щурясь, - только стараюсь это не учитывать. Душа - она, знаешь, сама вырабатывает себе защитную тактику… Просто - чтобы не накалываться до кровянки каждый день…

- Что-что?

- Не поймешь ты, к сожалению. Я и сам только позавчера это понял…

Он отвернулся и, казалось, весь был поглощен нелегкой задачей: как с брусьев перебраться по подоконнику до колец. С брусьев - потому что допрыгнуть до них с земли он не смог бы ни за что. Даже ради нее, наверное…

Вышло! Повис. Подтянулся.

- Ну и что же ты там понял… позавчера?

Она была задета и плохо это скрывала.

- Пожалуйста! - Изо всех сил Генка старался не пыхтеть, не болтаться, а проявить, наоборот, изящество и легкость. - В общем, так. Я считаю… что человеку необходимо состояние влюбленности! В кого-нибудь или во что-нибудь. Всегда, всю дорогу… - Он уже побелел от напряжения, но голос звучал неплохо, твердо: - Иначе неинтересно жить. Мне самое легкое влюбиться в тебя. На безрыбье…

- И тебе неважно, как я к тебе отношусь? - спросила снизу Рита, сбитая с толку.

- Не-а! Это дела не меняет… - со злым и шалым торжеством врал Генка, добивая поскучневшую Риту. - Была бы эта самая пружина внутри! Так что можешь считать, что я влюблен не в тебя… - Тут ему показалось, что самое время красиво спрыгнуть. Вышло! -…не в тебя, а, допустим, в Черевичкину. Какая разница!

Вдруг Генка против воли опустился на мат, скривился весь - дикая боль в плечевых мышцах мстила ему за эти эффекты на кольцах.

- Что, стихи небось легче писать? - саркастически улыбнулась Рита. - Вот и посвящай их теперь Черевичкиной! А то она, бедняга, все поправляется, а для кого - неизвестно… Good luck!

Она ушла.

Генка хмуро встает, массирует плечо. Потух его взгляд, в котором только что плясали чертики плутовства и бравады…

Что ж, поздно, надо идти.

Прямой путь в раздевалку с этого крыла был уже закрыт; ему пришлось подниматься на третий этаж. В полумрак погружена школа. По пути Генка цепляется за все дверные ручки - какая дверь поддается, какая нет… Учительская оказалась незапертой. Генка включил там свет. Пусто. На столе лежала развернутая записка:

Генка исследовал содержимое застекленного шкафа - действительно, лежали их сочинения. И о счастье, и не о счастье…

…Свет еретической идеи загорелся в темных недобродушных глазах Шестопала. Кроме него, - ни души не было (и до утра не будет) на всем этаже…

Полина Андреевна, мать Мельникова, смотрела телевизор. В комнате был полумрак. На экране молодой, но лысый товарищ в массивных очках говорил:

"Смоделировать различные творческие процессы, осуществляемые человеком при наличии определенных способностей, - задача дерзкая, но выполнимая. В руках у меня ноты. Это музыка, написанная электронным композитором - машиной особого, новейшего типа. О достоинствах ее сочинений судите сами…"

Стол был, как обычно, накрыт для одного человека. Обед успел превратиться в ужин.

Хлопнула дверь. Уже по тому, как она хлопнула, Полина Андреевна догадалась о настроении сына.

Он молча вошел. Молча постоял за спиной матери, которая не двинулась с места.

"Найдутся, вероятно, телезрители, - продолжал человек на экране, - которые скажут: машина неспособна испытывать человеческие эмоции, а именно они и составляют душу музыки… - Тут он тонко улыбнулся: - Прекрасно. Но во-первых, нужно точно определить, что это такое "человеческая эмоция", "душа" и сам "человек"…"

- Господи, - прошептала Полина Андреевна, глядя на экран испуганно, - неужели определит?

Она автоматически придвинула сыну еду.

"А во-вторых, учтите, что компьютерный композитор, чей опус вы услышите, - это пока не Моцарт, - снова улыбнулся пропагандист машинной музыки.

Но Илья Семенович не дал ему развернуться - резко протянул руку к рычажку и убрал звук.

- Извини, мама, - с досадой пробормотал он.

- А мне интересно! - С вызовом Полина Андреевна вернула звук, негромкий впрочем.

Но она сразу утратила интерес к телевизору, когда сын попросил:

- Мама, дай водки.

Она открыла буфет, зазвенела графинчиком, рюмкой.

- И стакан, - добавил Мельников.

Паника в глазах Полины Андреевны: стаканами глушить начал!

Мельников налил (она предпочла не смотреть - сколько) и выпил.

Уткнулся в тарелку, медленно стал жевать.

Звучала странноватая механическая музыка.

Боковым зрением старуха пристрастно следила за сыном. Потом озабоченно вспомнила:

- Тут тебе какая-то странная депеша пришла. Из суда.

Мельников взял. Вскрыл. Читает. Чем дальше читает, тем резче обозначаются у него желваки.