НОРМАН МЕЙЛЕР - ЛЕСНОЙ ЗАМОК

— Старик плохого не присоветует, — возразил Алоис. Только что отоснившийся кошмар никак не хотел его отпустить.

— Конечно, это так, но ты ведь сказал, что не доверяешь ему. Ты ведь сказал это? — Она сама была уже на грани истерики. Спать не дают, а чего ради? — Да, ты сказал, что не доверяешь ему, а все равно хочешь иметь дело с ним, а не с таким порядочным человеком, как господин Ростенмайер.

— Клара, с чего это ты так разволновалась? Может быть, ты все-таки уже успела проболтаться Ростенмайеру? Завела с ним речь, сама знаешь, о чем? Проболталась, а меня в известность об этом не поставила?

— Нет, что ты! И ни чуточки я не разволновалась. И ни о чем не проболталась.

Она испытывала искушение добавить: «Но вот что я тебе скажу, я просто обязана тебе это сказать: я тебя не понимаю. Просто не понимаю. Хода твоих мыслей не улавливаю. Что ты за человек!» Но она, разумеется, промолчала. Он бы ее непременно высмеял. И потом ей пришлось бы провести без сна полночи, вновь и вновь объясняя, что она имеет в виду, восклицая: «Что ты за человек!»

И вот Алоис все же решил отправиться к Старику. А почему бы и нет? Я реалист, внушал он себе, да и к скверному запаху мне не привыкать. В конце концов, иной раз приходится иметь дело с самим чертом! (Пересказывая мне эти слова, мои агенты хихикали.)

Алоис пошел к Старику в следующее воскресенье и вновь взял с собой Ади. На этот раз мальчика заинтересовал сам маршрут, длиною примерно в два километра. Он запоминал повороты тропы, чтобы в дальнейшем добираться до Стариковой лачуги самостоятельно. И всю дорогу очень нервничал. В желудке он чувствовал такую тяжесть, словно только что съел огромный кусок хлеба, а сердце, наоборот, словно летело вперед него. И он понимал, что ни за что не признается отцу в том, что завтра же навестит Старика уже в одиночку.

«Да, — мысленно твердил он себе, — мне не будет страшно. Ни чуточки. Может, разве что ночью, но ночью я не пойду. Ночью в лесу слишком много нечисти».

Второй визит Алоиса к Старику, с точки зрения Ади, оказался еще удачнее первого. Если сначала взрослые говорили о ценах на мед и Ади едва поспевал за ходом беседы, то, управившись с делами, они перешли к куда более интересным вопросам. Потому что Старик опять завел речь о том, какую загадку, окруженную тайной, представляют собой пчелы как таковые.

— Да, — звучно начал Старик, — мне никогда не надоедает размышлять об этих крошечных созданиях с их вечносущим медом и чуть ли не неистребимым желанием жалить. Во всем этом столько самых удивительных нюансов!

И преподробнейшая лекция началась. Ее откровенно монологический характер не слишком досаждал Алоису: как-никак он сможет завтра же пересказать все услышанное — только уже от собственного имени — в фишльхамской пивной. Каким праздником это станет для тамошних идиотов! Ади, в свою очередь, слушал чрезвычайно внимательно. Запоминая звучание слов, значение которых было ему еще неизвестно.

— Достаточное ли внимание уделяем мы этому объекту Творения, — риторически вопрошал меж тем Старик, — отмеченному печатью гения? Эти крошечные бесенята обязаны своим появлением божественной и вместе с тем курьезной эстетике, которой придерживается Господь, мудрость самой природы глаголет о себе в наиболее причудливой форме.

Старик продолжал в том же духе. Ему было что сказать! Божественный балет, божественная гимнастика, божественное капиталовложение в мироустройство. Подобно многим нашим клиентам, Старик непрестанно славил Господа — по поводу и без. Мы в них такое поощряем. В высшей степени. Причем во всех случаях.

На этот раз он заболтался настолько, что Алоису вновь стало противно. Сколько уже времени ему поневоле приходилось довольствоваться ролью смиренного слушателя! Хуже того, ему не нравилось то, как блестят глаза его сына. Большие голубые глаза, так похожие на материнские. И сейчас они были полны почтения.

Наконец Алоису удалось вставить в разговор собственное слово:

— А почему бы вам не пригласить нас на кухню и не показать мальчику ваш демонстрационный улей?

Было очевидно, что Старику этого не хочется, на что, собственно, и рассчитывал Алоис, но тут заговорил Ади.

— Пожалуйста, — зачастил он, — прошу вас, пожалуйста. Я никогда еще не заглядывал внутрь пчелиного домика. Пчелы у нас уже сколько?., семь, нет, восемь недель… а я их вблизи еще не видел. Так что же мне, ждать до весны? Прошу вас, пожалуйста.

— Вот именно, — ответил Старик. — Необходимо подождать до весны. — Но, увидев разочарование, даже отчаяние на лице мальчика, сдался. — Ладно. Но рассчитывать тебе особо не на что. Сейчас зима. Пчелы в зимние месяцы спят.

Что тут же и подтвердилось. На кухне, в которой ничего не было, кроме маленькой печки, рукомойника с раковиной и подставленным под нее тазом, имелся, однако же, и стол. И на одном конце его стоял узкий стеклянный пенал, длиной, может быть, сантиметров в шестьдесят и высотой в тридцать, завешенный с обоих боков черной тканью. Когда Старик отдернул эти занавески, стали видны две стеклянные стенки, и в пространстве между ними (в пространстве шириной в какие-то три дюйма) была установлена вертикальная рамка, усеянная бессчетными восковыми ячейками.

Ади был разочарован. Сонные черные существа, размером с таблетку из склянки, испуганные ярким светом, жались друг к дружке, жалкие, кособокие, липкие даже на вид, безобразные, как тараканы (крылышки у них были, понятно, убраны). Ади не испытывал столь сильного разочарования с тех пор, как увидел сосущим материнскую грудь крошечного уродца Эдмунда.

Походили эти так называемые пчелы и на горох в поставленной на плиту суповой кастрюле, хотя нет, горошины в супе так не нервничают. И какою же страшной жизнью они живут, подумал мальчик, если само солнце их так пугает! И с таким ужасом жмутся друг к дружке… Он вздохнул, чтобы не расплакаться.

— В настоящий момент, — заговорил Старик, — они самые несчастные из тварей земных, они плавают в собственной слизи, как зародыши. Но их жизнь соткана из предельных противоречий. Сейчас они ничего не делают, а вот летом, увидишь, они будут виться в воздухе и сверкать на солнце, как капли росы. И станут бесстрашными. И очертя голову устремятся к чашечкам цветов, раскрывающимся словно специально для них.

— Вот-вот, послушай, — не удержавшись, вступился Алоис. Что ни говори, у этого отвратительного Старика, у этого вонючего козла имеется стиль, невольно подумал он.

А вот что подумал Ади: эти пчелы могут искусать тебя до смерти. Ему было трудно вообразить себе смерть, и от этого он задрожал, как от холода. Но поверх неожиданной стужи он почувствовал близость к Старику — близость, безусловно не меньшую, чем к родному отцу, — потому что таким речам он был бы согласен внимать дни и ночи напролет.