НОРМАН МЕЙЛЕР - ЛЕСНОЙ ЗАМОК

Почувствовав, что достаточно нагулялся, он поднялся с места, вошел в дом, снял рубашку и брюки и повалился на кровать. Но хор пчел в его сознании не умолкал. Странные это были звуки, но убаюкивающие. Одна яркая мысль, как ослепительно белый конь на параде, промелькнула в его погружающемся в сон мозгу: пчелиный хор, безусловно, нравится ему куда сильнее, чем плач младшего сына.

Сон, однако же, оказался довольно страшным. Алоис очутился в каком-то большом помещении, может быть в пещере, и без малейшего удивления обнаружил, что он со всех сторон окружен пчелами. Эти пчелы гадили, и сам он был одной из них и, подобно мириадам братьев, вернее, подобно мириадам сестер, стремительно опорожнял кишечник, у всех у них был понос, и гадили они прямо в тесные проходы между сотами, что за омерзительное видение!

Он попытался встать на ноги. Во сне, разумеется. Здоровые пчелы не гадят у себя в улье (кроме разве что самых отъявленных лентяев из числа трутней); да и столь непристойные звуки они издавать не способны. Наберутся терпения, дождутся хорошей погоды, вылетят из улья, а уж тогда и погадят.

Но сейчас он внезапно понял, что все в ульях происходит на самом деле по-другому и пчелиные экскременты накапливаются в обеих его колониях все эти месяцы. Каково же его малышкам жить по уши в дерьме?

Следующее утро выдалось погожим — наступила февральская оттепель, — и, когда Алоис вышел из дому, сотни и тысячи пчел — да и кто взялся бы их сосчитать? — уже разлетелись по всей округе. И, конечно же, они метили пространство своими крапинками на расстоянии в пятнадцать-тридцать метров от обоих ульев. Пахло при этом словно бы спелымц бананами, а заснеженная земля превратилась в белую простыню, испещренную желтыми пятнышками, образующими широкий круг, центром которого был помост с ульями. Это надо же, гадят прямо в снег! На бельевой веревке трепыхались пеленки крошечной Паулы, тоже все теперь уже в крапинку. Мир был охвачен тотальной дефекацией. Алоис вышел за пределы загаженного пространства, но шагать ему пришлось долго. Желтыми крапинками снег был помечен даже в сотне метров от дома.

Клара пришла в ярость. Насколько она, конечно, могла себе такое позволить.

— Ты никогда не говорил мне, что от них нужно беречься, — упрекнула она мужа.

— Да, плохо дело, — ответил он. — Придется тебе теперь всё перестирывать. Но просить прощения тут не за что. В конце концов, этой потребностью наделил нас тот самый Господь, которого ты без устали славишь.

Не возразив ни словом, Клара пошла прочь. Через полчаса в двух больших котлах закипела вода. Клара сняла пеленки с веревки и принялась перестирывать.

Алоису не хотелось признаваться себе в том, что он испытывает определенные угрызения. Скорее, он порадовался за собственных пчел. С какой нескрываемой радостью они разлетались во все стороны! Поскольку стояла суббота, дети не пошли в школу, и Алоис, повинуясь порыву, решил подозвать Адольфа. Пусть мальчик поучится чему-нибудь стоящему.

— Все срут, — сказал он сыну. — Так уж оно устроено: кто живет, тот и срет. Так оно и должно быть. Всегда нужно помнить: если вовремя не просрешься, значит, невовремя обосрешься. Понял? Вот и не сри в штаны, это-то тебе ясно? Погляди на пчел. Какие они красавицы. Они терпят всю зиму. Только бы не засрать себе улей. Вот и нам нужно вести себя точно так же. Мы ведь люди приличные. Там, где мы живем, говна не должно быть вовсе.

— Но, папа, — удивился Адольф, — а как быть с Эдмундом?

— А что Эдмунд?

— Он все еще ходит себе в штаны.

— Пусть об этом думает его мать, а тебя это не касается!

Через несколько часов Ади вспомнил о том, как Алоис-младший приделал ему к носу позорную нашлепку, и сама мысль об этом заставила его расплакаться. Это ведь было так унизительно, хотя в каком-то смысле и забавно. Да и сейчас его веселило ассенизационное мельтешение пчел на ветру. Чему они радуются? Тому, что сумели избавиться от собственного дерьма. Он неудержимо хихикал. И мать так разозлилась из-за пошедшей насмарку стирки…

Ади вспомнил сейчас о том, что шепнула ему однажды утром Анжела.

— У твоей матери есть присловье: «Kinder, Kuche, Kirche» [10] Дети, кухня, церковь» (нем.). . Ади кивнул. Это присловье было ему известно. Он демонстративно зевнул старшей сестре в лицо.

— Тебе только кажется, будто ты это знаешь, — зачастила Анжела, — а на самом деле ты ничего не знаешь. Там есть четвертое, тайное, слово!

— Кто сказал тебе об этом? Моя мать?

— Не скажу! Это слово тайное!

— А ты-то откуда знаешь?

Она понимала, что теперь он от нее уже не отстанет.

— Ладно, так уж и быть. Да, я слышала его от матери, от твоей дорогой матери, которая любит меня, хоть я ей и не родная дочь.

— Скажи мне его, или я зареву, а она услышит.

— А чего еще от тебя ждать, от маленького подлеца? — Она крепко взяла его за ухо. — Что ж, запоминай. Она сказала мне, что на самом деле присловье звучит так: «Kinder, Kuche, Kirche и… — Она сделала паузу и, не сдержавшись, прыснула со смеху. —… И Каске!» [11] Какашки (нем.).

А сейчас то и дело прыскал со смеху сам Адольф. Ох уж эти пчелы, они хуже младенцев! В его мозгу возникло нелепое видение — пчелы, завернутые в крошечные пеленки, и он рассмеялся так, что сам чуть не описался, и это заставило его вспомнить о Старике, о котором он думал теперь все чаще, особенно когда ему хотелось писать.

Ади понял, что хочет отправиться в гости к Старику, причем, хочет очень сильно.

На следующий день, в воскресенье, опять было тепло и пчелы вновь разлетелись из обоих ульев. После того как Клара ушла в церковь, а Алоис, позавтракав, прилег вздремнуть, Ади принялся расхаживать по заснеженному лужку, словно бы избывая свое стремление тронуться в путь, а на самом деле тщательно прикидывая, сможет ли он в лесу не сбиться с тропы и выйти прямо к лачуге Старика. Желание посетить ее было таким сильным, будто его тащили туда на веревке.

Он отправился в гости. И Старик, заранее осведомленный о визите (естественно, тою же инстанцией, которая послала в путь Адольфа), вновь дожидался его, стоя на пороге, но на сей раз уже не угощал медом. То есть угостить-то он мальчика угостил, но не сразу. Ради полной ложки меда Адольфу пришлось усесться к Старику на колени.

— Ты такой славный мальчуган! Я люблю тебя как родного внука, а значит, бояться тебе совершенно нечего. Ты такой красивый и такой сильный.

Угощая Ади медом, Старик положил руку ему на бедро, правда, не надавил.

Ади не боялся его или боялся совсем чуть-чуть. В школе им читали волшебные сказки, и ему уже доводилось слышать о великанах-людоедах и о злых лесных духах, способных превратить маленького мальчика в поросенка или козленка. Однако сидеть на коленях у Старика было ничуть не страшно. По меньшей мере, это было лучше, чем сидеть на коленях у отца. Потому что с отцом никогда не знаешь: выпустит он тебе в лицо табачный дым или нет.