Халлдор Лакснесс - Салка Валка

Им строго приказали прекратить дурацкую возню. С дороги послышался стук копыт. Выглянувшим из окна удалось увидеть спину Аунгантира Богесена. Он скакал в долину в тиши прекрасного вечера. На поводу у него была вторая лошадь — говорят, езда на лошадях полезна для здоровья. Мужчина из союза рыбаков уступил свое место Салке Валке.

Наконец Бейнтейн из Крука решил, что пора приветствовать всех собравшихся, и сделал он это, как заправский политический деятель. Бейнтейн был не из тех людей, которые любят долго распространяться. Он прямо перешел к делу.

— Вот мы собрались сегодня вечером, — начал он. — А для чего? Я скажу вам для чего. Мы собрались, чтобы бороться с капитализмом. Сегодня вечером мы должны отрубить капитализму голову. Это капитализм сосет кровь рабочего класса. Мы не все разбираемся, что происходит у нас в поселке, но я многим в отдельности лично объяснял. Я считаю, будет лучше всего, если я всем публично расскажу сейчас об одном случае, приключившемся со мной: в прошлом году известный ученый с Юга прислал мне книгу, и, представьте, капитализм украл ее — я думаю, это понятно тем, кто в курсе дела. Капитализм делает все возможное, чтобы сделать нас, рабочих, в тысячу раз глупее, чем мы есть на самом деле. Как всем известно, в прошлом году я получил протез. Я говорю получил, потому что мне его преподнесли в подарок взамен ноги, которую я потерял, запутавшись в стальном тросе, когда разгружал судно для Богесена. Фирма приказала доктору отнять мне ногу, другой же доктор, тот, который прошлой осенью обследовал детей в поселке, сказал, что вовсе не было необходимости отрезать мне ногу. Что же, вы думаете, Йохан Богесен заявил мне, когда я ему рассказал об этом? Он сказал, что большевизм пробрался теперь даже в медицину. Но когда я пригрозил ему, что пожалуюсь судье, он испугался, дьявол, и уговорил меня принять так называемую искусственную ногу вместо моей собственной, принесенной на алтарь капитализма. И что же получилось? В один прекрасный день заявляется ко мне пастор собственной персоной и предлагает сочинить благодарственный адрес. «Убирайся к дьяволу», — отвечаю я ему…

Люди заерзали на местах. Большинству уже до смерти надоела эта история с ногой Бейнтейна. Женщины сокрушенно качали головами, а кто-то из мужчин крикнул оратору, чтобы тот заканчивал.

— Нет, — закричал Бейнтейн, все сильнее возбуждаясь. — Я не замолчу, пока здесь, перед всем честным народом, не расскажу, что благодарственный адрес — всего-навсего подделка. Я никогда его не писал и никогда не просил бога вознаградить Йохана Богесена, я — безбожник. Мне все равно, если я угожу из-за этого в ад. У меня десять детей. Десять детей перед богом и перед людьми; и я утверждаю, что меня могут отправить в преисподнюю и продержать там сколько угодно, но я все равно проклинаю капитализм и капиталистов. Все они лжецы, надувалы, воры и убийцы.

Казалось, собрание достигло апогея, страсти разгорелись во всех углах. Острые словечки и крепкие выражения так и сыпались. Раздавались голоса, требовавшие убрать оратора, и подрядчик Катринус набросился на Бейнтейна. Но тот, ожесточенно отбиваясь, продолжал свою речь.

— А на Новый год, спустя только две недели, как я похоронил свою жену… в самый разгар безработицы… я получил счет… счет из Германии… счет за эту проклятую искусственную ногу. Долой капитализм!

После этой страстной прелюдии, кончившейся тем, что Бейнтейна из Крука вытащили во двор, где он разрыдался, началось настоящее собрание.

Поднялся высокий молодой человек. Вероятно, ему еще не было и тридцати, лицо у него было бледное, волосы каштановые, волнистые, нос с горбинкой, брови черные. Казалось, вначале он несколько нервничал. Зрачки у него расширились и глаза стали очень темными. На нем был серый, довольно поношенный костюм. Единственное, что во всем его одеянии бросалось в глаза, это красный галстук, резко контрастировавший с его бледным лицом и темными волосами. Молодое, восторженное лицо сияло из темноты давно прошедшей ночи. «Нашла ли эта мятежная душа страну, где день занимается над удивительными фруктовыми деревьями и настоящими цветами? Нет, он никогда ее не найдет», — думала Салка Валка. И все-таки она узнала в нем того, кто, казалось, миллион лет назад пленил ее воображение и заслонил собой все другие образы. Да, это был он. Она знала, что огонь этих глаз не потухал в ее душе все время. Он светил ей отовсюду, ярче, чем любой другой свет. Ее вдруг охватило неясное предчувствие, и непонятная дрожь пробежала по спине и ногам. Уста, поведавшие ей когда-то удивительную историю о загадочной женщине, исчезнувшей за горами, опять заговорили здесь, в этом местечке.

И прошло немало времени, прежде чем Салка Валка стала понимать, о чем он говорит. Появился вновь Катринус Эйрикссон, его приход сопровождался шумом и возней. Он уселся перед самым носом оратора и прилился жевать табак. Оратор долго говорил о классах, капитализме, об устройстве общества и понемногу отодвигался от подрядчика.

— Капитализм — это раковая болезнь на теле общества, — сказал он.

Управляющий опять придвинулся к нему вплотную и так ожесточенно принялся жевать табак, будто хотел заодно съесть и оратора.

— Граждане! — продолжал оратор. — Им не правится, что мы хотим уничтожить право частной собственности. Но в нашем обществе девять десятых ничего не имеют, остальные же пользуются правом собственности лишь потому, что большинство ничего не имеет. Поэтому буржуазия и ополчилась на нас. Наше намерение уничтожить право собственности, допускающее такое положение, когда большая часть населения остается неимущей, она считает невероятной дерзостью с пашой стороны.

И так далее в таком же духе.

Слушая его, Салка Валка не могла не признать, что в его словах было много разумного. Правда, она не представляла, в какой степени это могло привиться здесь, в местечке. Что касается ее лично, то она не возражала бы взять свою долю, если большевикам удастся отобрать имущество у Богесена и разделить его. И хотя в этой речи она не много находила такого, что отвечало бы се личным интересам, ее возмущало поведение подрядчика. Он продолжал теснить оратора, пытался сбить его, что, естественно, вызывало оживление и смех в зале. Наконец, не вытерпев, Салка во весь голос спросила, намерен ли подрядчик вести себя прилично, как все остальные, и спокойно слушать оратора. Ее вмешательство вызвало общее одобрение.

— У пролетариата нет ничего. Его отношение к семье и детям не имеет ничего общего с семейной жизнью буржуа. Промышленность, представленная здесь главным образом рыболовством, промышленность и гнет капитализма, который повсюду одинаков, лишили пролетариат всех национальных особенностей. Мы прежде всего пролетарии, как миллионы трудящихся на капиталистических фабриках Англии, Франции, Америки и Германии. Законы, обычаи, религия для пролетариата — это не что иное, как буржуазные предрассудки. Они придуманы лишь для того, чтобы выгородить капитализм, охранять его интересы.