Эдвард Бульвер-Литтон - Пелэм, или приключения джентльмена

Я пододвинул к себе письменные принадлежности и написал лорду Доутону. Через три часа после получения моей записки он сам явился ко мне. Я передал ему письмо лорда Честера, но он еще раньше получил от этого достойного дворянина известия, свидетельствовавшие об успехе моей миссии, и теперь рассыпался в проявлениях признательности и благодарности.

— А знаете ли вы, — добавил сей государственный муж, — что вы завоевали расположение лорда Гьюлостона? Он повсюду и при всех расточает вам хвалы. Хотелось бы мне заполучить его и голоса, которыми он располагает. Нам надо собрать все свои силы, дорогой Пелэм, все зависит от теперешнего кризиса.

— Вы вполне уверены, что войдете в кабинет министров? — спросил я.

— Да. Официально еще ничего не объявлено, но нам-то уже хорошо известно, кто получит должности, а кто потеряет. Мне предназначено место…

— От всей души поздравляю вашу милость. А какой пост вы наметили для меня?

Выражение лица у Доутона изменилось.

— Да… право же… Пелэм, мы еще не распределяли более мелких назначений… но хорошо отблагодарим вас… хорошо, дорогой Пелэм… можете на это рассчитывать.

Я устремил на своего благородного собеседника взгляд, который — могу этим похвастаться — один я умею бросить на человека. Может быть, подумалось мне, этот вылупляющийся из яйца министр играет мною, как вполне зависимым от него орудием? Тогда пусть остерегается! Но внезапно вспыхнувший гнев тут же прошел.

— Лорд Доутон, — сказал я, — еще одно слово, и на сегодняшний день о моих притязаниях речи больше не будет. Намерены ли вы обеспечить мне место в парламенте, как только станете членом кабинета? О дальнейшем я не спрашиваю.

— Да, разумеется, Пелэм. Как вы можете сомневаться?

— Достаточно. А теперь прочитайте это письмо из Францви.

Дня через два после свидания с лордом Доутоном, когда я, будучи в настроении не слишком блестящем и не очень склонном к светской беседе, совершал прогулку верхом по Гринпарку, меня обогнал один из роскошных экипажей, чьи владельцы имеют право сказать: «Hic iter est nobis». [767] Здесь дорога принадлежит нам (лат.). Чей-то нежный голос велел кучеру остановиться, а потом обратился ко мне.

— Как, герой Честер-парка вернулся и не подумал о том, чтобы рассказать мне о своих приключениях?

— Прекрасная леди Розвил, — молвил я, — признаю себя виновным в небрежности, но не в измене. Правда, я забыл предстать перед вами, но теперь, созерцая вас, помню о своей преданности вам, как о долге. Приказывайте, и я повинуюсь.

— Видите, Эллен, — сказала леди Розвил, повернувшись к юной особе, которая сидела рядом с нею, опустив залившееся румянцем лицо (я только сейчас ее заметил), — видите, что значит быть странствующим рыцарем: он и говорит, словно Амадис Галльский, [768] Амадис Гальский — герой средневекового рыцарского романа, написанного Васко де Лобейро (ум. в 1465 г.), но затерявшегося и известного в переработке Гарсии Ордоньеса де Монтальво (древнейшее издание— 1519). Роман обошел всю Европу, и только Сервантес, высмеяв его в своем «Дон-Кихоте», положил предел его популярности. но (тут она снова обратилась ко мне) ваши похождения — предмет слишком волнующий, чтобы вести о них легкую беседу. А потому мы даем вам строжайшее повеление явиться сегодня вечером в наш замок. Мы будем одни.

— Охотно посещу я ваш приют, прекрасная леди. Но заклинаю вас, скажите, сколько человек подразумевается под словом «одни».

— Ну, — ответила леди Розвил, — боюсь, что, кроме нас, будут еще двое или трое гостей. Но думаю, Эллен, мы можем пообещать нашему рыцарю, что их окажется во всяком случае не больше двенадцати.

Я поклонился и отъехал. Всю вселенную отдал бы я за то, чтобы хоть на миг коснуться руки той, кто сопровождала графиню. Но — это ужасное но словно ледяными тисками сжало мне сердце. Я пришпорил коня и стремительно помчался вперед. Дул довольно резкий ветер, и я отвернулся, так что едва видел, куда бежит моя разгоряченная, ретивая лошадка.

— Постойте, сэр, постойте! — раздался чей-то пронзительный голос. — Ради бога, не наезжайте на меня до обеда, после уж — куда ни шло. Я придержал лошадь.

— Ах, лорд Гьюлостон! Как я рад, что повстречал вас, — простите мою слепоту и глупость моей лошади.

— Противный ветер, — ответствовал благородный чревоугодник, — хорошего никому не надует, правота этой замечательной поговорки подтверждается ежечасно. Однако, как ни неприятен резкий ветер сам по себе, он без сомнения чудодейственный возбудитель лучшего из даров небесных— аппетита. Впрочем, я не мог рассчитывать, что он принесет мне не только возможность в полной мере насладиться моим sauté de foie gras, [769] Соте из печенки (франц.) но вдобавок и того, кто, вероятно, согласится разделить со мною это наслаждение. Окажите мне честь сегодня отобедать со мною.

— В чьей трапезной будем мы сегодня обедать, милорд Лукулл? — спросил я, намекая на привычки того эпикурейца, именем которого я его назвал.

— В трапезной Дианы, [770] Диана — древнеримская богиня охоты; соответствует греческой Артемиде. — ответил Гьюлостон, — ибо это наверно она убила прекрасного оленя, чей окорок, присланный мне лордом X., мы будем сегодня есть: олень настоящей мейнелской породы. Я приглашаю вас не для того, чтобы завести знакомство с мистером Таким-то или лордом Как-его-там-звать, а для того, чтобы познакомиться с sautй de fcie gras и оленьим окороком.

— Без сомнения, я отдам им должную честь. Я раньше никогда не знал, что вещи гораздо более приятные сотоварищи, чем люди. Ваша милость преподали мне эту великую истину.

— Да простит меня бог! — с досадой вскричал вдруг лорд Гьюлостон. — Сюда идет эта гнусная личность, герцог Стилтонский. На днях я пригласил его на petit diner, [771] Обед в домашней обстановке с небольшим количеством приглашенных (франц.) и знаете, что он сказал мне, когда я извинился перед ним за странную ошибку, допущенную моим мастером кулинарии и состоявшую в том, что чилийский уксус был заменен простым? Вы никогда не догадаетесь: он так прямо и заявил мне, — ему, мол, безразлично, что он будет есть, он отлично может пообедать просто бифштексом! Какого же черта он тогда приходил обедать ко мне? Можно ли было сказать что-нибудь более оскорбительное? Вообразите себе мое негодование, когда, оглядев стол, я убедился, какие изумительные вещи без толку истрачены для подобного идиота!

Не успело последнее слово вылететь из уст чревоугодника, как обозначенное данным термином высокородное лицо подошло к нам. Мне забавно было видеть презрение Гьюлостона (которого он почти не скрывал) к человеку, пользующемуся почетом во всей Европе, и его досаду на общество собеседника, которое всякий другой считал бы как summum bonum [772] Высшее благо (лат.). светских отличий. Что касается меня, то, будучи в настроении отнюдь не подходящем для оживленной беседы, я вскоре оставил этих двух столь несходных людей и направился в другой парк.