Эдвард Бульвер-Литтон - Пелэм, или приключения джентльмена

— Клянусь небом! — воскликнул Дартмор. — Он молодец, и я попрошу отца сделать что-нибудь для него.

Гордон навострил уши, но продолжал говорить.

— Теперь, джентльмены, — сказал он, — я перехожу к изображению второго примечательного персонажа. Вы видите вон того приземистого толстяка — он слегка косит, выражение лица у него беспокойное, хитрое, настороженное?

— В казимировых штанах и зеленой куртке? — спросил я.

— Точно так, — подтвердил Гордон. — Его настоящее имя, когда он в своих странствиях не пользуется чужим, — Джоб Джонсон. Он — один из самых отъявленных мошенников всего христианского мира, такой прожженный плут, что ни один карманник в Англии, которому еще есть что терять, хоть самую малость, не станет работать сообща с ним. Он был любимцем своего отца, и тот намеревался оставить ему все свое состояние, довольно значительное. Но в один прекрасный день отца ограбили на большой дороге. Он дознался, что это — дело рук сынка, и лишил его наследства. Джоба Джонсона определили в торговую контору. Постепенно повышаясь по службе, он стал старшим клерком и женихом хозяйской дочки. За три дня до свадьбы он ночью взломал кассу — и на следующее утро был с позором изгнан. Если бы вы намеревались оказать ему величайшее благодеяние — и то он не мог бы пересилить себя и не запустить руку в ваш карман, покуда вы были бы заняты своим добрым делом. Словом, своими жульническими штучками он уже десятки раз лишал себя возможности жить в достатке и отвращал от себя сотни друзей; обирая других, он самого себя необычайно умело и успешно довел до того, что чуть не побирается и рад-радешенек выпить кружку пива на даровщинку.

— Прошу прощения, — сказал я, — но мне думается, рассказ о вашей собственной жизни должен быть занимательнее любого другого; но, быть может, мое пожелание нескромно?

— Нисколько, — ответил мистер Гордон. — Я постараюсь рассказать вам ее так кратко, как только сумею.

Я по рождению джентльмен и получил довольно тщательное воспитание; мне говорили, что я гений, и я легко дал себя убедить в этом. Я писал стихи всем на удивление, воровал фрукты из соседских садов по всем правилам стратегии, играя в шарики всегда предварительно излагал своим соперникам закон взаимного притяжения частиц и был самым сметливым, изобретательным, хитрым плутишкой во всей школе. Мою семью весьма заботил вопрос о будущности такого чудо-ребенка; один родич советовал готовить меня в судьи, другой—в священники, третий прочил в дипломаты, четвертый уверял мою матушку, что стоит только представить меня ко двору — и я спустя год стану лордом-канцлером. Пока мои доброжелатели совещались, я сам принял решение: в порыве похвальной храбрости я завербовался в пехотный полк. Мои друзья старались, как только могли, облегчить мое положение: они купили мне патент на чин прапорщика. [613] …купили мне патент на чин прапорщика. — До 1871 года офицерские звания в английской армии приобретались путем покупки. Эта система способствовала подбору командных кадров исключительно из имущих классов.

Помнится, в ночь перед первым боем я читал Платона, а под утро, говорят, сбежал. Я уверен, что это — злостная выдумка: ведь поступи я так, этот факт запечатлелся бы в моей памяти, хотя я был в таком смятении, что ровно ничего не помню из событий того дня. Полгода спустя я каким-то образом оказался вне армии — и в тюрьме; как только мои родственники выручили меня из этой беды, я отправился путешествовать. В Дублине я отдал свое сердце 1 богатой (так я полагал) вдове, женился на ней и узнал, что она так же бедна, как я сам. Один бог знает, что бы сталось со мной, если бы я не начал пьянствовать; моя супруга, не допускавшая, чтобы я в чем-нибудь ее превзошел, не отставала от меня, и к концу года я проводил ее в последний путь. Это послужило мне предупреждением; с тех пор я соблюдаю чрезвычайную умеренность — Бетти, милочка, еще кружку пойла!

Тогда я, мужчина во цвете лет, снова обрел свободу; я был красив — сами видите, джентльмены, — силен и храбр, как юный Геркулес. Поэтому я мигом осушил свои слезы и стал маркером в ночном игорном доме, а днем, щегольски одетый, фланировал по Бонд-стрит (я вернулся в Лондон). Отлично помню, как однажды утром ныне здравствующий король, [614] …ныне здравствующий король… — Георг IV (1762–1830) вступил на престол в 1820 году. en passant, [615] Проходя мимо (франц.) изволил одобрить мои лосины— tempora mutantur. [616] Времена меняются (лат.) И вот, джентльмены, как-то раз, ночью, во время потасовки в нашем игорном доме, мне довольно бесцеремонно сдвинули нос вправо; я в великой тревоге побежал к хирургу, и тот пособил беде, двинув его влево; в этом положении он — хвала небесам! — спокойно пребывает по сей день. Не стоит распространяться о причине спора, в ходе которого «произошел этот несчастный случай. Как бы там ни было, мои друзья сочли благоразумным удалить меня с занимаемого мною поста. Я опять поехал в Ирландию; там меня свели с неким «другом свободы». Я был беден — этого вполне достаточно, чтобы стать патриотом. Меня послали в Париж с секретной миссией, а когда я возвратился, оказалось, что моих друзей тем временем — посадили в тюрьму. Свободолюбивый по природе, я не подумал им завидовать и отправился в Англию. По пути я остановился в Ливерпуле и, чтобы привести свой совершенно съежившийся кошелек в более приличный вид, зашел в ювелирный магазин, а месяцев шесть спустя очутился на корабле, стал участником увеселительной морской прогулки в Ботани-Бэй. [617] Ботани-Бэй — залив на восточном побережье Австралии. В районе этого залива британское правительство создало колонию, куда ссылали преступников. Вернувшись из тех краев, я решил применить свое литературное дарование. Я поселился в Кембридже, стал там писать на заказ публичные речи и переводить Вергилия по столько-то за лист. Благодаря моим письмам мои родственники (я всем им писал, и притом часто) вскоре разыскали меня и согласились выплачивать мне полгинеи в неделю; на эти деньги да на доходы от писания речей я кое-как перебиваюсь. С того времени я по преимуществу живу в Кембридже. Я любимец профессоров и преподавателей. Я изменил к лучшему как свой образ жизни, так и свои манеры и стал тем степенным, спокойным человеком, каким вы меня видите. Время укрощает самых необузданных из нас.

Non sum qualis eram. [618] Я не таков, каким был (лат.)

Бетти, еще кружку — и катись к дьяволу!

Сейчас каникулы, и я приехал в столицу с намерением прочесть цикл лекций о современном состоянии просвещения. Ваше здоровье, мистер Дартмор! Ваше, джентльмены! Рассказ кончен, надеюсь, вы заплатите за мою выпивку! [619] Бедный Джемми Гордон — тебя не стало! Камни Кембриджа уже не повествуют о твоих похождениях! Смерть унесла тебя, будем надеяться, не в то царство тьмы, где слышатся проклятия еще страшнее тех, которыми сыпал ты сам! Он и впрямь был чудак, Джемми Гордон, — не одно поколение кембриджских студентов может это подтвердить! Его длинная палка, его треуголка, истрепанный Лукреции, огромный монокль, — сколь тесно они переплетены с их воспоминаниями о Тринити-колледж и Трэмпингтон-стрит! Если я правильно осведомлен, причиной его смерти был перелом кости. Прикованный увечьем к постели на убогом чердаке, он сохранял свой неукротимый дух и до самого конца неистово шумел. Враг рода человеческого унес его в вихре отборнейшей ругани! Я не говорю: «Мир его праху», ибо мир был бы для него страшнее злейших мук ада, и царство небесное представилось бы ему жесточайшей пыткой, если бы там ему запретили сквернословить! Наишумнейший из отверженных— прощай! — Г. П.