Эдвард Бульвер-Литтон - Пелэм, или приключения джентльмена

Терпеть не могу пьяного негодяя.

«Двенадцатая ночь»

Мы дружески распрощались с мистером Гордоном и снова вышли на воздух: табак и горячее «пойло» еще усилили наше возбуждение, и мы еще менее прежнего были склонны мирно отойти ко сну. Хохоча во всю глотку и стараясь производить как можно больше шума, мы подошли к стоянке наемных карет, сели в самую ближнюю из них, велели кучеру ехать на Пикадилли и вышли на углу Хей-маркета.

— Эй! Уже без четверти три, — крикнул караульный, когда мы вразвалку прошли мимо него.

— Врешь, мошенник! — отозвался я. — Не без четверти три, а целых три.

Всех нас, основательно подвыпивших, эта острота еще более развеселила; увидев, что из двери «Рояль Салун» пробивается слабый свет, мы постучались и нас впустили. Мы сели за единственный свободный столик и стали разглядывать франтовски одетых людей, которыми зал был переполнен.

— Эй, официант! — заорал Трингл. — Подайте нам глинтвейн! Не знаю, в чем тут дело, но сам дьявол не в силах был бы исцелить меня от жажды! Между мной и вином несомненно существует теснейшее химическое сродство. Вам, конечно, известно, что сила взаимного притяжения частиц определяется силой, потребной, чтобы их разъединить?

пока мы все трое вели себя так шумно и нелепо, как того только могли желать лучшие наши друзья, появился еще один посетитель. Он обвел глазами зал в поисках свободного места, убедившись, что все занято, весьма развязно подошел к нашему столику и обратился ко мне со словами:

— А, мистер Пелэм! Как поживаете? Вот удачная встреча. С вашего разрешения, я выпью свой грог за вашим столиком. Надеюсь, я вам не помешаю, а? Чем теснее, тем веселее—не так ли? Официант, стакан горячего бренди с водой, да покрепче, — понятно?

Нужно ли пояснять, что эта бойкая, складная речь исходила из уст мистера Тома Торнтона? Он, видно, хватил лишнего: его обычно светлые, хитрые глазки были мутны и беспокойно блуждали. Дартмор, в то время, как и сейчас, добродушнейшее существо в мире, усмотрел в этих признаках опьянения своего рода масонские знаки и подвинулся, чтобы дать Торнтону место. Мне бросилось в глаза, что Торнтон отнюдь не имел прежнего фатовского вида; сюртук лоснился на локтях, белье было в дырах и заношено; не осталось и следа той вульгарной щеголеватости, которая была ему свойственна раньше. Кроме того, он в значительной мере утратил отличавшее его в былые годы могучее здоровье: щеки обвисли, глаза ввалились, под сизым румянцем — временным следствием опьянения — проступала серая бледность. Тем не менее он был в превосходнейшем расположении духа и вскоре показал себя таким занимательным собеседником, что Дартмор и Трингл пришли в восторг.

Что до меня, я под влиянием давней моей антипатии к этому человеку протрезвился и весь остаток ночи упорно молчал, а обнаружив, что Дартмор и его приятель собираются нанести визит каким-то подружкам Торнтона, которых он всячески расхваливал, расстался с ними и отправился домой — бесспорно самое лучшее, что я мог сделать.

Illi mors gravis incubat

Qui, notus nimis omnibus,

Ignotus moritur sibi.

Seneca [620] Тяжкая смерть подстерегает того, кто, чрезмерно известный другим, умирает, не познав себя самого (лат.). (Сенека.)

Nous serons par nos lois les juges

des ouvrages

«Les femmes savantes» [621] Мы будем их судить по нашим же законам (франц.). («Ученые женщины».) [622] Мы будем их судить по нашим же законам… — цитата из Мольера («Ученые женщины», д. III, явл. 2).

На следующий день ко мне пришел Винсент.

— У меня, — сказал он, — для вас новость, правда, довольно мрачного свойства. Lugete Veneres Cupidinesque! [623] Плачьте, Венеры и Купидоны (лат.). Вы помните герцогиню Перпиньянскую?

— Еще бы, — ответил я.

— Так вот, — продолжал Винсент, — она скончалась. Ее смерть была достойна ее жизни. Она хотела дать блестящий бал в честь проживающих в Париже знатных иностранцев, и вдруг, накануне бала, ее лицо покрылось какой-то ужасной сыпью. В неописуемом отчаянии она послала за врачом. «Вылечите меня к утру, — так она сказала, — а вознаграждение назначьте сами». — «Мадам, — ответил врач, — это было бы опасно для вашего здоровья». — «Au diable [624] К черту (франц.). здоровье! — воскликнула герцогиня. — Что здоровье по сравнению с сыпью?» Врачи поняли намек, применили сильно действующее наружное средство — утром герцогиня проснулась прекрасная, как всегда; бал состоялся — она была Армидой блистательного празднества. Объявили, что ужин подан. Она оперлась на руку *** ского посла и, провожаемая восхищенными возгласами расступавшейся перед ней толпы, направилась к столовой. У самой двери она вдруг остановилась: все взгляды обратились на нее: страшная, смертельная судорога исказила ее черты, губы у нее затряслись, и она рухнула наземь, извиваясь в жесточайших конвульсиях. Ее уложили в постель. Несколько дней она была в забытьи; очнувшись, она немедленно потребовала зеркало. Лицо у нее было совершенно перекошено, былой красоты не осталось и следа — в ту же ночь она отравилась.

Не могу описать потрясения, причиненного мне этим рассказом. Хотя я имел веские причины с омерзением вспоминать о действиях этой несчастной женщины, все же весть о ее смерти вызвала в моей душе лишь сострадание и ужас, и Винсент с большим трудом уговорил меня принять приглашение леди Розвил провести у нее вечер вместе с ним и Гленвилом.

К вечеру я пришел в себя, и хотя все то, что я узнал утром, не выходило у меня из головы, однако, вступая в гостиную леди Розвил, я не был ни грустен, ни задумчив. Такова жизнь! Я застал там Гленвила — в трауре, как обычно.

— Пелэм, — сказал он, увидев меня, — помнишь, на вечере у леди К. я предложил познакомить тебя со своей сестрой? Тогда я не успел этого сделать: мы ушли, прежде чем она вернулась с прохладительным питьем. Могу я сделать это сейчас?

Легко догадаться, каков был мой ответ. Я последовал за Гленвилом в другую гостиную и к своему неописуемому удивлению и восторгу узнал в его сестре прекрасную, навек запомнившуюся мне незнакомку, которую видел в Челтенхеме.

Впервые в жизни я был смущен. Майор армейской пехоты устыдился бы неловкости моего поклона, олдермэн, приветствующий короля, — моих пошлых, с запинкой произнесенных фраз; спустя несколько минут я снова овладел собой и напряг все силы, чтобы показать себя столь приятным и séduisant, [625] Обольстительным (франц.). как только возможно.

Я уже некоторое время беседовал с мисс Гленвил, когда к нам присоединилась леди Розвил. Обычно эта очаровательная женщина была величественна и невозмутима, как сама Юнона, но в ее обращении с мисс Гленвил было столько нежности, что она совершенно пленила меня этим.