Джованфранческо Страпарола - Приятные ночи

Она несколько раз порывалась крикнуть, но рассудив, что этим ничего не добьётся, решила молчать и вверить свою честь попечению господа, твёрдо уповая на его милосердие. Затем, немного придя в себя и набравшись смелости, она обратила своё лицо к Карло и сказала: "Я не знаю, Карло, с какими мыслями и чего ради ты так дерзко явился сюда, чтобы смутить душу той, что жаждет жить в целомудрии и чистоте. Если ты пришёл с благими намерениями, да ниспошлёт тебе бог, который каждому воздаёт по заслугам, удовлетворение всех твои честных и добрых чаяний. Но если дело обстоит по-иному, от чего избави нас боже, ты сотворишь великое зло, если пожелаешь насильно завладеть тем, чего иначе тебе никогда не добиться. Итак, подави в себе и отбрось это необузданное своё вожделение, не пожелай отнять у моей дочери то, что ты не сможешь ей возвратить, а именно беспорочную чистоту её тела. И чем настойчивее ты будешь её домогаться, тем большую неприязнь она будет питать к тебе, ибо её девственность - для неё святыня".

Выслушав благожелательные слова старой женщины, Карло немало смутился душой, но тем не менее не оставил своего злодейского умысла и, как безумный, бросился разыскивать Теодосию по всему дому. Не найдя её, он устремился туда, где была их кухонька. Обнаружив, что она на запоре, Карло предположил, что в ней, как это и было в действительности, находится Теодосия. Загляну в дверную щель и увидев, что Теодосия молится, Карло ласковыми словами стал просить её отворить и говорил так: "Теодосия, жизнь моей жизни, знай, что я явился сюда не за тем, чтобы запятнать твою честь, которую люблю больше себя самого и почитаю своею собственной, но за тем, чтобы взять тебя в законные жёны, если ты и твоя мать изъявите на это согласие. И я, не раздумывая, убил бы всякого, кто посмел бы покуситься на твою честь". Внимательно выслушав слова Карло и сразу же отвечая ему, Теодосия молвила: "Оставь свои упорные домогательства, Карло; тебе никогда не добиться, чтобы я стала твоей женой, ибо свою девственность я отдала тому, который всё видит и надо всем властвует.

И хотя бы ты, не посчитавшись с моими желаниями, насильственно осквернил моё тело, всё равно ты бы не смог замарать мою исполненную благочестия душу, каковую я, можно сказать, с самого моего рождения вручила моему создателю. Господь наделил тебя свободной волей, дабы ты мог познать, что есть добро, а что - зло, и поступал так, как сочтёшь наилучшим. Так вот, следуй стезёю добра, дабы о тебе говорили, что ты добродетелен, и избегай того, что с этим несовместимо и что зовётся порочным". Увидев, что от его льстивых увещаний нет ни малейшего проку, и уязвлённый тем, что его отвергают, Карло, который не мог дольше сопротивляться пожиравшему его сердце пламени, с ещё большим, чем прежде, юношеским неистовством, отбросив в сторону уговоры, без особого усилия взломал не очень прочную и не очень надёжную дверь, препятствовавшую его любестрастию. Ворвавшись в крохотную кухню и увидев девушку, исполненную изящества и непостижимой красоты, он, ещё нестерпимее обожжённый своей страстью, решил, что пришла, наконец, пора удовлетворить досыта свою неодолимую похоть.

И он накинулся на Теодосию, как разгорячённая п изголодавшаяся борзая накидывается на робкого зайца. Несчастная Теодосия с распустившимися по плечам белокурыми волосами, оказавшись в крепких объятиях Карло, стала белой, как полотно, и так обессилела, что едва могла двигаться. Тут она устремилась душою к небу и воззвала к богу о помощи. И едва она мысленно сотворила молитву, как чудом бесследно сгинула, а господь до того помрачил у Карло свет его разума, что он перестал что-либо распознавать и, считая, что прикасается к девушке, обнимает её, лобзает и обладает ею, прижимал к себе, обнимал и целовал не что иное, как печные горшки, котлы, вертелы, чугуны и прочие находившиеся в кухне предметы. Насытив своё необузданное вожделение, Карло почувствовал, что у него в груди снова разгорается пламя, и ещё раз бросился обнимать чугуны, как если б то была Теодосия. И он так измарал руки и лицо о закопчённые чугуны, что казалось, будто это не Карло, а бес. Так вот, насытив, наконец, таким образом свою похоть и сочтя, что пришла пора уходить, Карло, весь чёрный от сажи, спустился с лестницы.

Но двое слуг, стоявших у двери на страже, дабы в дом никто не вошёл и оттуда не вышел, увидев его в столь безобразном и отвратительном виде, похожим больше на зверя, чем на существо человеческое, и вообразив, что перед ними сам дьявол или какой-нибудь призрак, вознамерились было бежать от него, как от невиданного чудовища. Но набравшись отваги и устремившись ему навстречу, а также вглядевшись в его лицо и обнаружив, до чего оно мерзко и уродливо, они обрушили на него бесчисленные палочные удары и отделали ему лицо и плечи кулаками, которые казались железными, не оставив к тому же на его голове ни единого не пожелавшего расстаться с ней волоска. Не удовольствовавшись этим, они повалили Карло на землю, разорвали на нём одежду и надавали ему ногами столько пинков, а кулаками затрещин, что дальше некуда, и пинки, которые расточали ему слуги, сыпались на него до того часто, что он не мог раскрыть рта и узнать, почему его так беспощадно колотят. Всё же ему удалось вырваться из их рук, и он пустился бежать, охваченный страхом, что они гонятся за ним по пятам.

Вот так-то Карло был без гребня причёсан своими же слугами, и притом с превеликим усердием, и, так как тяжёлыми кулаками наставили ему синяков под глазами и они так заплыли, что он ничего перед собою не различал, Карло понёсся по направлению к городской площади, вопя что было мочи и жалуясь на своих слуг, которые так вероломно с ним обошлись. Стража на площади, услыхав его вопли и сетования, двинулась навстречу ему и, увидев его, столь безобразного, с лицом, измазанным и разукрашенным, сочла, что это какой-нибудь буйно помешанный. И так как там не было никого, кто признал бы в нём Карло, каждый принялся глумиться над ним и вопить: "Наддай ему, наддай, ведь он сумасшедший!" Некоторые, кроме того, пинали его, другие плевали ему в лицо, третьи набирали в горсть мелкого песку и швыряли ему прямо в глаза. Так измывались над ним довольно долго, пока шум от поднявшейся суматохи не достиг слуха градоправителя. Встав с постели и подойдя к выходившему на площадь окну, он осведомился, что там происходит и отчего такой шум. Один из стражников ответил ему, что всё произошло из-за какого-то сумасшедшего, который и перевернул площадь вверх дном.

Услышав это, градоправитель приказал, чтобы этого сумасшедшего связали и привели пред его очи, что и было исполнено. Карло, перед которым все всегда трепетали, видя себя связанным по рукам и ногам, а также то, что над ним издеваются и им понукают, и не догадываясь, что его не узнали, немало этому удивлялся. Он впал в такое бешенство, что едва не разорвал стягивавших его верёвок. Когда Карло привели к градоправителю, тот сразу увидел, что это не кто иной, как Карло из Аримино, и, кроме того, подумал, что тот так измазался и стал так непохож на себя, видимо, потому, что тут была замешана Теодосия, которую, как он знал, Карло столь пылко любил. И градоправитель стал успокаивать и уговаривать Карло, обещая ему сурово наказать тех, кто был причиною такого его посрамления. Не зная, что наружностью он стал эфиопом, Карло пребывал в полном недоумении, но как только удостоверился в том, что мерзко измазался и похож не столько на человека, сколько на зверя, его осенила та же самая мысль, которая пришла в голову и градоправителю.