Пэлем Вудхауз - Том 11. Монти Бодкин и другие

Но примерно через час, открыв портсигар и убедившись, что он пуст, Монти решил сходить в каюту и пополнить запас сигарет. Если бы Гертруда в этот момент была рядом, мысль о сигаретах ему бы и в голову не пришла, но Гертруда ушла играть в бридж с Джейн Пассенджер и двумя другими хоккеистками. Поэтому Монти спустился в каюту и стал открывать дверь, как вдруг услышал за спиной приглушенный вскрик. Обернувшись, он увидел Альберта Пизмарча.

Взгляд стюарда был суров и непроницаем.

— Туда нельзя, сэр, — сказал он.

Монти смотрел на него и ничего не понимал. С каждой новой встречей вассал все больше его озадачивал.

— Что вы хотите этим сказать?

Альберт Пизмарч, казалось, был удивлен такой постановкой вопроса:

— Разве молодая дама не поставила вас в известность?

— О чем?

— О том, что произошло. Я имею в виду не даму из соседней каюты, а другую, мисс Баттервик. Разве она не сказала вам, что поменялась с вами каютами, и вы теперь в номере В-36?

Монти стал тихо сползать по стене. Как и в прошлый раз, стюард раздвоился и заколыхался в воздухе.

— Да, сэр, именно так. Она поменялась с вами каютами. В этом плавании с вами обращаются как с посылкой, сэр, — сочувственно проговорил Пизмарч. — Как в песне поется, «нынче здесь, завтра там», и никогда заранее не знаешь где. Сперва тот джентльмен меняется с вами, теперь эта дама. Скоро вам придется памятку себе составлять, чтобы точно знать, где сегодня ваш угол.

Он фыркнул от смеха, потом помолчал, подумал над тем, что сказал, и, чувствуя, что сказано неплохо, решил повторить:

— Скоро вам придется памятку себе составлять, чтобы точно знать, где сегодня ваш угол. Но не думайте, сэр, — продолжал Альберт Пизмарч уже вполне серьезно, — что я одобряю все эти перемещения. Я осмелился заметить мисс Баттервик, что этого не следует делать, не спросив разрешения у судового казначея, но она сказала только: «Да бросьте вы, стюард» или что-то в этом роде, «делайте, что велят и поменьше болтайте». Я и перенес ваши вещи, как было велено. Но я, естественно, полагал, что она вас поставила в известность.

— Стюард, — тихо позвал Монти.

— Сэр?

— Пизмарч… Вы случайно не знаете, Пизмарч, мисс Баттервик входила… входила в ванную?

— Да, сэр, — бодро отвечал Пизмарч. — Первым делом вошла.

— И что?

— Да, сэр, она видела эту несмываемую надпись. Ее трудно не заметить, не так ли? И, судя по всему, очень ею заинтересовалась. Какое-то время она ее рассматривала, а затем повернулась ко мне и говорит: «Что это, стюард?» А я ответил: «Надпись помадой, мисс». А она сказала: «Ой!»

Монти схватился за стенку — единственное, что оставалось незыблемым в этом рушащемся мире.

— Ой?

— Ну да, сэр, так и сказала: «Ой!». Потом она меня отпустила и прикрыла дверь. А через некоторое время позвонила старой сплетнице — стюардессе, и попросила отнести вам записку в каюту В-36 — если помните, сэр, это на палубе, которая прямо над нами, ибо мы с вами находимся на палубе «С». Там она и лежит.

Монти ушел. Он уже вполне насладился обществом Альберта Пизмарча. У стюарда был такой вид, словно он вот-вот сообщит, что все это очередное проявление неисповедимых путей Провидения. Наверняка, так оно и было. Если бы, как сейчас осознал Монти, Гертруда Баттервик не родилась на свет (либо родилась однорукой или с укороченной ногой), она бы не попала в женскую хоккейную сборную и не поехала бы в Америку: в этом случае ее не было бы на «Атлантике», и тогда никто бы не додумался, что Монти Бодкину будет значительно лучше на палубе «D», чем по соседству с мисс Фуксией Флокс.

Все это было истинной правдой, тем не менее Монти мало улыбалось торчать здесь и слушать, как вещает Пизмарч.

На ватных ногах он приплелся в каюту В-36, в которой еще витал слабый аромат его любимого одеколона, которым пользовалась Гертруда Баттервик, но он не стал сентиментальничать и нюхать воздух. Его внимание было всецело сосредоточено на двух предметах, лежащих на столе.

Один из них был конверт, на котором стояло его имя, выведенное до боли знакомым почерком. Другой — плюшевый коричневый Микки Маус с розовыми глазами.

Микки Маус лучился улыбкой, которая в данных обстоятельствах показалась Монти приторной и абсолютно неуместной.

Наутро после всех этих ужасных событий Природа рассиялась улыбками, по мнению Монти, крайне отвратительными и циничными. Но так уж сложилось, что на следующий день погода стояла и впрямь бесподобная: не было ни дождя, ни тумана, даже не веял легкий северо-восточный ветерок. Не обращая внимания на то, что в каюте под номером Б-36 разместился молодой человек, полностью утративший смысл жизни, в иллюминатор шпарило солнце, а на потолке резвились зайчики, словно все было к лучшему в этом лучшем из миров.

В самом начале десятого по ковру в коридоре прошаркали шлепанцы, и в дверях возник Реджи Теннисон.

При виде закадычного приятеля на сердце у Монти не сделалось легче. В настоящий момент своими взглядами на человечество он диаметрально расходился с Юлием Цезарем. Ему вовсе не хотелось видеть вокруг себя людей тучных, прилизанных и крепко спящих ночью. [45] …тучных, прилизанных и крепко спящих ночью — строка из «Юлия Цезаря» Шекспира, акт 1, сцена 2. Перевод М. Зенкевича. Реджи хоть и не был тучным, зато превосходно выспался и был в добром расположении духа. В комнату он шагнул, улыбаясь во весь рот, точь-в-точь Микки Маус. Неистощимое жизнелюбие этой мыши с утра действовало Монти на нервы. Неудивительно, что его «привет» прозвучал натужно и сухо.

Он только приступил к завтраку и надеялся побыть наедине со своими печалями и копченой селедкой. На худой конец, если не судьба побыть в одиночестве, он бы примирился с гостем вроде Амброза. Тощий Амброз с голодным блеском в глазах [46] Тощий Амброз с голодным блеском в глазах — «А Кассий тощ, в глазах холодный блеск…» — строка из «Юлия Цезаря» Шекспира, акт 1, сцена 2. Перевод М. Зенкевича — это бы он еще пережил. Но выносить Реджи — это уже сверх человеческой мочи.

Однако будучи человеком воспитанным, он приготовился завязать беседу:

— Что-то ты рано сегодня, — буркнул он хмуро. Реджи облокотился о спинку кровати и запахнул халат.

— Твоя правда! — откликнулся он с энтузиазмом бойскаута, и селедка во рту у Монти обратилась в пепел. [47] селедка во рту у Монти обратилась в пепел — обыгрывается строка из Пс. 101:10 (в синод, переводе — «Я ем пепел как хлеб»). — Делать мне больше нечего — в постели валяться? Утро-то какое! Красотища! Давно такого не было! Солнышко блестит…

— Знаю, знаю, — пробрюзжал Монти. — Видел. Восторженности у Реджи чуть поубавилось. Он был задет.