Чарльз Диккенс - Давид Копперфильд. Том II

— Вы говорите, мистер Пиготти, что встречали ее? Думаете ли вы, что сможете разыскать ее? Мне лично в этом деле мог бы помочь только случай.

— Мне кажется, мистер Дэви, что я знаю, где ее нужно искать.

— Так не попробовать ли нам вместе сейчас же поискать ее? — предложил я. — Уже стемнело.

Он согласился и немедленно стол собираться. Делая вид, будто я не обращаю внимания на его приготовления, я прекрасно заметил, как тщательно убрал он свою маленькою комнатку, наконец вынул из комода одно из платьев Эмилии (я даже, помнится, видел это платье на ней), еще какие-то ее вещи, шляпку и все это положил на стул. Ни старик, ни я не заикнулись о сделанных приготовлениях. Несомненно, что много ночей ждали ее здесь эти вещи.

— Было время, мистер Дэви, — сказал он мне, спускаясь по лестнице, — когда я смотрел на эту Марту, как на грязь под ногами моей Эмми. Да простит меня господь за это! Теперь — совсем другое…

Дорогой я спросил его о Хэме, отчасти, чтобы поддержать разговор, а отчасти потому, что интересовался, как живется его племяннику.

Мистер Пиготти почти в тех же выражениях, как при первом нашем свидании, рассказал мне, что Хэм все также изо дня в день влачит свою жизнь, ни в грош ее не ставя, но никогда ни на кого не ропщет и пользуется общей любовью.

Я спросил его, не знает ли он, как относится Хэм к виновнику всех их несчастий. Можно ли опасаться чего-нибудь в этом отношении? Как бы, например, по его мнению, поступил Хэм, если бы они встретились?

— Не знаю, сэр, — ответил он, — я сам не раз думал об этом, но не могу тут разобраться. Да это и неважно.

Я напомнил ему то утро после ее побега, когда мы все трое были на берегу.

— Вы не забыли, — сказал я, — как странно Хэм смотрел тогда на море и сквозь зубы сказал: «Там конец»?

— Ну, конечно, помню.

— Как вы думаете, что хотел он этим сказать? — опять спросил я.

— Я, мистер Дэви, много раз задавал себе этот вопрос, да так и не нашел на него ответа. И вот удивительно, что как ни мил он со мной, а я, представьте, никак не могу заговорить с ним об этом. Такие думы, как его, мистер Дэви, не лежат, так сказать, на поверхности воды, а запрятаны глубоко на дне, и там мне никак их не разглядеть.

— Вы правы, — заметил я, — но подчас это меня беспокоит.

— И меня, признаться, тоже, мистер Дэви, и даже больше, чем его теперешняя страсть рисковать своей жизнью. Не знаю уж, способен ли племянник отомстить обидчику, но хочу надеяться, что они никогда в жизни не встретятся.

Мы вошли в Сити. Разговор наш прервался. Мистер Пиготти шел рядом со мной, очевидно погруженный в мысли о единственной цели своей жизни. С этими своими мыслями он мог чувствовать себя в полном одиночестве и среди самой шумной толпы. Мы уже подходили к Блекфрайерскому мосту, когда мистер Пиготти вдруг повернулся ко мне и указал на одинокую женскую фигуру, быстро двигающуюся по другой стороне улицы. Я тотчас же узнал в ней ту, которую мы искали.

Мы перешли через улицу и стали нагонять ее, когда мне пришла мысль, что будет лучше поговорить с нею в более уединенном месте, вдали от толпы. Я сейчас же посоветовал моему спутнику пока не заговаривать с нею, а только итти вслед за ней. Ко всему, еще у меня было смутное желание узнать, куда именно она направляется.

Мистер Пиготти согласился со мной, и мы пошли за Мартой, не теряя ее из виду, но все-таки стараясь держаться на некотором расстоянии, так как она частенько оглядывалась. Один раз она остановилась, чтобы послушать музыку, и мы тоже остановились.

Долго шла она, и мы за ней. По ее походке было видно, что она идет в определенное место. Наконец она свернула в глухую, темную улицу, где не было ни шуму, ни толкотни.

— Теперь можно с ней поговорить, — сказал я, и, ускорив шаг, мы стали догонять ее.

Мы шли за Мартой по кривым, темным, грязным улицам, прячась по возможности в тени домов, но держась поближе к ней. Я сначала думал, что она спешит в какой-то определенный дом, и даже смутно надеялся, что мы найдем там след той, которую разыскивали. Но, когда я заметил впереди зеленоватую воду Темзы, я почувствовал, что девушка не пойдет дальше. Одинокая, печальная, она остановилась на мрачном и пустынном берегу, глядя на воду.

Там и сям в береговой тине лежали лодки и баржи, и это дало нам возможность незаметно подойти к Марте и стать в нескольких шагах от нее. Я сделал мистеру Пиготти знак остаться в тени, а сам направился к ней. Не без трепета сделал я это. Одна-одинешенька стояла она в тени железного, с арками, моста и смотрела на отсвет огней в бурных водах реки.

Унылый вид этого места, то, что она так стремилась сюда, и ее поза — все это внушало мне невольный страх.

Она как будто говорила сама с собой. Не отрывая глаз от воды, она сбросила с плеч свою шаль и нервно, точно в сомнамбулическом состоянии [19] Сомнамбулическое состояние — болезненное состояние спящего человека, во время которого он встает, ходит и действует как будто в сознании. , закутывала ею руки. Видя ее дикие движения (никогда не забуду этого!), я испугался, что она сейчас бросится в воду, и схватил ее за руку, назвав по имени.

Она вскрикнула и стала так вырываться, что едва ли я один удержал бы ее, если бы мне на помощь не пришли более сильные руки. Испуганно подняв глаза, она узнала мистера Пиготти и, рванувшись еще раз, свалилась на землю между нами. Мы отнесли ее подальше от воды и положили на сухие камни. Она плакала и стонала. Немного погодя она уже сидела среди камней, охватив обеими руками свою злополучную голову.

— О река, река!.. — рыдала она.

— Тише, тише, успокойтесь, — уговаривал я ее. Но она вновь повторяла все то же.

— Река эта похожа на меня! — восклицала она. — Я знаю, мы с нею родные, знаю, она — подходящая компания для таких, как я. Она течет из полевых просторов, где ее воды были чисты, а теперь, извиваясь по городским улицам, оскверненная и жалкая, она уходит, подобно моей жизни, в великий, вечно волнующийся океан. И вот я чувствую, что должна уйти вместе с ней.

Впервые постиг я, что такое отчаяние, услыхав, каким тоном она произнесла эти слова.

— Не могу уйти от нее, — продолжала говорить несчастная, — не могу забыть ее. Она преследует меня день и ночь. Ужасная река!

У меня мелькнула мысль, что по лицу моего спутника, молча и неподвижно смотревшего на Марту, я мог бы прочесть всю историю его племянницы, не знай я ее раньше. Ни в жизни, ни на картине я никогда не видывал на человеческом лице такого соединения ужаса и сострадания. Старик весь дрожал, а его рука (встревоженный, я прикоснулся к ней) была холодна, как лед.

— Она в бреду, — шепнул я ему. — Скоро она заговорит по-другому.

Не знаю, что он собирался ответить мне. Его губы шевелились, и ему, верно, казалось, что он говорит, но он лишь показывал вытянутой рукой на Марту.