Чарльз Диккенс - Давид Копперфильд. Том II

Она снова разрыдалась, спрятала лицо между камней и лежала перед нами — воплощенный образ падения и унижения. Понимая, что пока она в таком состоянии, говорить с ней бесполезно, я удержал мистера Пиготти, когда он хотел поднять ее, и мы молча стояли возле нее.

— Марта! — сказал я, когда она несколько успокоилась, и я, нагнувшись, помог ей подняться. Она как будто хотела уйти, но так ослабела, что должна была прислониться к лодке. — Марта! Знаете ли вы, кто со мной?

— Да, — чуть слышно ответила она.

— Знаете ли вы, что мы долго шли сейчас за вами?

Она покачала головой. Не глядя на нас, она стояла в униженной позе, держа шляпку и шаль в одной руке (казалось, она не сознавала этого) и судорожно прижимая другую ко лбу.

— Достаточно ли вы успокоились, — сказал я, — чтобы говорить со мной о том, что так живо интересовало вас в ту, помните, снежную ночь?.. Наверно, вы не позабыли этого.

Она снова разрыдалась и пробормотала благодарность за то, что я тогда не прогнал ее от двери.

— Я не хочу оправдываться, — заговорила она через некоторое время. — Я скверная, я погибшая. У меня нет никакой надежды. Но скажите ему, сэр, — и она отшатнулась от мистера Пиготти, — скажите ему, если в вас есть хоть капля жалости ко мне, что я совершенно неповинна в его несчастье.

— Да вас никогда в этом и не обвиняли, — горячо возразил я.

— Если не ошибаюсь, — продолжала она дрожащим голосом, — это вы приходили на кухню в тот вечер, когда оно так пожалела меня, была так ласкова со мной и не отвернулась от меня, подобно всем другим, а с такой добротой пришла мне на помощь. Это были вы, сэр?

— Да, это был я.

— Я давно уже была бы в реке, — сказала она, с ужасом взглянув на воду, — если бы у меня на совести была какая-нибудь вина против «нее».

— Причина ее бегства слишком хорошо известна, — заметил я. — Вашей вины тут нет никакой, мы совершенно уверены и знаем это.

— Будь я лучше, я могла бы исправиться ради нее! — воскликнула девушка с горьким сожалением. — Она всегда была так добра ко мне! Каждое сказанное ею мне слово было так ласково и справедливо! Хорошо зная, что я собой представляю, могла ли я пытаться сделать ее такой же, как я сама?! Потеряв все, что привязывает человека к жизни, я больше всего страдала от сознания, что навсегда разлучила себя с нею.

Мистер Пиготти стоял, опустив глаза и закрыв лицо рукою.

— И, когда перед той снежной ночью я узнала от одного человека о случившемся, — выкрикнула Марта, — меня особенно терзала мысль о том, что люди, вспоминая о нашей дружбе, будут говорить, что это я ее развратила, тогда как, богу известно, я готова была бы умереть, чтобы вернуть ей ее доброе имя.

Давно отвыкнув владеть собой, она была страшна в своем отчаянии, мучаясь угрызениями совести.

— Да что умереть — это пустяк! — кричала она — Я сделала бы больше того: осталась бы жить моей ужасной жизнью, лишь бы спасти ее!

И она снова упала на камни, то горестно ломая руки, то закрывая ими себе лицо.

— Что же мне делать? — повторяла она. — Что мне делать, когда я позорю всех, к кому только приближаюсь?

Вдруг она повернулась к моему спутнику.

— Затопчите меня ногами, убейте меня! — кричала она. — Ведь даже и теперь вы сгорели бы со стыда, если бы мы с ней обменялись хоть одним словом… Я не жалуюсь. Я не говорю, что мы одинаковы. Я знаю, какое расстояние разделяет нас. Я только говорю, что, при всей своей мерзости, я всей душой благодарна ей, люблю ее! Не думайте, что я неспособна более любить. Отшвырните меня, как все другие, убейте меня за то, что я стала такой, и за то, что я знала ее, но не думайте так обо мне!

Когда она умолкла, мистер Пиготти ласково поднял ее.

— Марта, — сказал он, — сохрани меня боже судить вас. Вы не знаете, как я изменился с тех пор. Но… — он на миг остановился, затем продолжал: — Вы не догадываетесь, почему мы с этим джентльменом хотим говорить с вами, что у нас на уме? Слушайте же!

Его слова оказали на нее удивительное действие. Она стояла перед ним съежившись, точно боясь посмотреть ему в глаза, но молчала, сдерживая свое отчаяние.

— Раз вы слышали в ту снежную ночь, о чем говорит мы с мистером Дэви, — вы знаете, что я искал (где только не побывал я!) мою дорогую племянницу. Да, дорогую племянницу, — повторил он, подчеркивая, — ибо теперь, Марта, она мне еще дороже, чем когда-либо прежде.

Марта закрыла лицо руками, но вообще казалась более спокойной.

— Я слышал от нее, — продолжал мистер Пиготти, — что вы рано осиротели и у вас не было друга, который мог бы заменить вам родителей. Имей вы такого друга, со временем вы полюбили бы его и были бы ему дочерью, как мне племянница.

Так как она, не проронив ни слова, вся дрожала, старик заботливо закутал ее в поднятую им с земли шаль.

— Я знаю, — сказал он, — она пошла бы за мной на край света, если бы увидела меня, но знаю также и то, что она убежала бы на край света, чтобы избежать встречи со мной. В моей любви к ней она не может сомневаться и не сомневается, нет, не сомневается, — с спокойной уверенностью повторил он, — но между нами встал стыд, и он разделяет нас.

Мистер Пиготти говорил твердо и ясно, как человек, обдумавший все мельчайшие подробности.

— Нам с мистером Дэви кажется вероятным, что она может когда-нибудь, одинокая, приехать в Лондон. Все мы считаем, что вы неповинны, как новорожденный младенец, во всех бедах, постигших ее. Вы говорили, что она была добра и ласкова с вами. Благослови ее боже. Я знаю, что она всегда была добра ко всем. Вы благодарны ей и любите ее? Помогите же нам разыскать ее, и да вознаградит вас господь!

Впервые она подняла на него глаза, точно не веря своим ушам.

— Вы доверяете мне? — тихо, с удивлением проговорила она.

— Вполне! — ответил мистер Пиготти.

— Заговорить с ней, если когда-либо встречу ее? Приютить ее, если у меня самой будет угол, чтобы разделить его с ней? И затем тайком от нее притти к вам и свести вас с ней? Не так ли? — торопясь, спросила она.

Мы оба ответили: да.

Она подняла глаза и торжественно заявила, что всей душой посвятит себя этому делу, никогда не уклонится от него и никогда не оставит его.

Мы сочли тогда нужным подробно рассказать ей все, что сами знали. Она слушала мой рассказ с большим вниманием, часто меняясь в лице и удерживая по временам навертывавшиеся на глаза слезы.

Когда я окончил, она спросила, где ей найти нас, если это понадобится. При тусклом свете уличного фонаря я написал на листке, вырванном из записной книжки, оба наших адреса. Она спрятала листок на груди. Я спросил у нее, где она живет. Помолчав немного, она сказала, что нигде не живет подолгу. Этого лучше не знать.

Мистер Пиготти шепнул мне на ухо, что мне самому уже приходило в голову, и я вытащил кошелек. Но мне не удалось добиться не только того, чтобы она взяла деньги, но даже и обещания, что она возьмет их в другой раз. Я указал ей на то, что мистера Пиготти нельзя назвать бедняком, и нам обоим неприятна мысль, что, взяв на себя поиски, она будет всецело предоставлена самой себе. Но она упорно настаивала на своем. Не помогли и уговоры мистера Пиготти; она благодарила его, но осталась непреклонной.