Чарльз Диккенс - Давид Копперфильд. Том II

— Я попробую достать работу, — сказала она.

— Ну, так возьмите хоть что-нибудь, пока найдете работу, — предложил я.

— То, что я обещала вам, я не могу делать за деньги. Я нe взяла бы их, если бы даже умирала с голоду. Дать мне деньги значило бы лишить меня вашего доверия, значило бы отнять ту цель, которую вы дали мне, отнять у меня то, что одно может спасти меня от этой реки.

— Ради бога, оставьте эту пагубную мысль! — воскликнул я. — Все мы можем при желании делать что-либо доброе!

Она дрожала, ее губы тряслись, а лицо еще более побледнело.

— Быть может, вам суждено спасти погибшее создание, — проговорила она. — Я боюсь даже думать об этом. Мысль эта кажется мне слишком смелой. Если мне удастся сделать что-нибудь хорошее, я начну тогда надеяться. Вы мне оказали доверие, и я попробую… Больше я ничего не знаю и больше ничего не могу сказать…

Снова едва сдерживая слезы, она протянула руку, коснулась ею мистера Пиготти, словно надеясь получить от него какую-то благодетельную силу, а затем отошла от нас и пошла по пустынной улице.

Она, видимо, была больна и, вероятно, уже давно, очень худа и бледна, и ее запавшие глаза говорили о лишениях и страданиях.

Мы шли за ней на близком расстоянии (нам было по пути), пока не дошли до освещенных и людных улиц. Я так безусловно верил обещанию Марты, что предложил мистеру Пиготти не итти больше за ней: она могла подумать, что мы сомневаемся в ней. Он был того же мнения, и мы, предоставив Марте итти своей дорогой, сами направились в Хайгейт.

Значительную часть пути мистер Пиготти прошел со мною вместе, и, прощаясь, мы горячо пожелали друг другу успеха в нашей новой попытке.

Была полночь, когда я пришел домой. Я остановился у калитки, прислушиваясь к звону колоколов св. Павла и к бою множества городских часов, как вдруг, к своему удивлению, увидел, что дверь бабушкиного домика открыта и слабый свет из ее передней падает на дорогу.

Думая, что бабушка могла переживать один из своих прежних страхов, я решил зайти поговорить с ней. Каково же было мое изумление, когда я заметил стоявшего в ее садике мужчину! У него в руке был стакан и бутылка, и он пил. Я остановился среди густой листвы у забора. Уже взошла луна, и хотя она светила довольно тускло, но я все-таки узнал в незнакомце того самого человека, которого мы с бабушкой однажды встретили в городе.

Он ел, пил и, видимо, делал это с чрезвычайным аппетитом. При этом он с любопытством разглядывал коттедж, точно впервые видел его. Поставив бутылку на землю, он украдкой посмотрел на окна и вокруг себя с видом человека, которому не терпится поскорее уйти.

В этот момент вышла в сад бабушка. Очень взволнованная, она положила в руку незнакомца несколько монет. Я слышал, как они звякнули.

— Только и всего? — спросил он.

— Я не могу уделить больше, — ответила бабушка.

— Тогда я не уйду, — заявил он. — Вы можете взять эти деньги обратно.

— Вы скверный человек, — сказала бабушка, страшно волнуясь. — Как можете вы так обращаться со мною? Впрочем, зачем я спрашиваю! Вы пользуетесь моей слабостью. Мне следовало бы навсегда освободиться от ваших посещений, предоставив вас самому себе!

— А отчего же вы не предоставляете меня самому себе?

— И вы еще спрашиваете меня об этом? Что за сердце у вас!

Он недовольно позвякивал деньгами, качая головой, и наконец проговорил:

— Значит, это все, что вы намерены дать мне?

— Это все, что я могу дать вам, — сказала бабушка. — Вы знаете, что я понесла денежные потери и стала беднее прежнего. Я говорила вам об этом. Скажите, почему, получив эти деньги, вы не уходите с моих глаз? Мне больно видеть вас таким, каким вы стали!

— Действительно, я довольно-таки оборван, если вы имеете это в виду, — согласился мужчина, — живу, как сова.

— Вы почти обобрали меня, — продолжала бабушка, — вы на многие годы ожесточили мое сердце, вы вели себя по отношению ко мне фальшиво, неблагодарно и жестоко. Ступайте и покайтесь. Не прибавляйте новых обид к множеству старых!

— Ну, все это прекрасно, — пробормотал он. — Да, видно, пока придется довольствоваться этой мелочью.

Он, казалось, был смущен слезами бабушки и, понурив голову, направился к выходу. Сделав два-три шага, я столкнулся с ним у калитки и прошел мимо него, когда он выходил. Мы недружелюбно поглядели друг на друга. Я бросился к бабушке.

— Опять этот человек тревожит вас! — торопясь, сказал я. — Дайте мне поговорить с ним! Кто он?

— Дитя мое, — промолвила бабушка, взяв меня за руку, — пойдемте, и не говорите со мной минут десять.

Мы присели в ее маленькой гостиной. Бабушка укрылась за старым зеленым экраном, привинченным к спинке стула, и время от времени утирала себе глаза. Так прошло около четверти часа. Затем она поднялась, подошла ко мне и села рядом.

— Трот! — проговорила она спокойным тоном. — Это мой муж.

— Ваш муж, бабушка?! Я думал, он умер.

— Умер для меня, — ответила бабушка, — но жив.

Изумленный, я молчал.

— Бетси Тротвуд как будто неспособна к нежной страсти, — тем же спокойным тоном начала рассказывать бабушка, — но было время, Трот, когда она всецело верила этому человеку, когда она любила его и не отказала бы ему ни в чем. Он отплатил тем, что почти разорил ее и едва не разбил ее сердца. Тогда она похоронила все эти чувства раз навсегда…

— Дорогая моя, хорошая бабушка!

— Я поступила с ним великодушно, — продолжала бабушка, по обыкновению положив свою руку на мою. — Теперь, спустя много лет, я могу сказать, Трот, что я действительно была великодушна. Он был так жесток со мной, что я могла бы добиться выгодных для себя условий развода, но я не сделала этого. Он скоро промотал все, что я дала ему, падал все ниже и ниже, женился, кажется, на другой женщине, стал авантюристом, игроком, мошенником. Вы видели, каков он теперь, но это был красавец, когда я вышла за него замуж (в словах бабушки прозвучал отголосок былой гордости и восхищения), и я, глупая, верила, что он — олицетворение чести.

Она пожала мне руку и покачала головой.

— Теперь он ничто для меня, Трот, меньше, чем ничто. Но чтобы он не понес наказания за свои проступки (а это неминуемо случилось бы, если бы он бродил здесь), я, когда он время от времени появляется, даю ему больше денег, чем даже могу, лишь бы он отсюда убрался. Я была глупа, когда вышла за него замуж, и до сих пор так неисправима в этом отношении, что во имя моих прошлых иллюзий не хотела бы, чтобы он подвергся какой-либо каре.

Бабушка тяжело вздохнула и стала разглаживать рукой свое платье.

— Вот, дорогой мой, — промолвила она, — вы все и узнали об этом: начало, середину и конец. Больше мы с вами не станем говорить о нем. И, конечно, вы никому другому не заикнетесь об этом. Это моя старушечья история, и будем, Трот, держать ее про себя.