Михаил Алексеев - Мой Сталинград

– Товарищ лейтенант!.. Товарищ лейтенант!..

– Максимыч!..

Он лежал на санитарных носилках, весь забинтованный. Открытыми оставались одни глаза, которые влажно светились. Свежие капли крови проступали сквозь марлю. Дышал он тяжело, и ему, видно, очень хотелось поговорить со своим ротным. Хальфин подбежал и наклонился над ним. Максимыч беспокойно заворочался на носилках, силясь приподняться. Но его удержали санитары. Тогда он заговорил:

– Вы меня... старого дуралея, простите, товарищ лейтенант. Не мог я без Никитки... сил моих не было... И вас вот обидел, ушел из роты...

– Ничего, Максимыч, не нужно об этом... Что ж, у тебя, верно, своих-то детишек не было?

Он долго молчал – видать, не хватало мочи. Потом трудно глотнул воздух и все же сказал:

– Как не быть... Есть. Шестеро... Самому младшенькому пятый пошел годок, – и по потрескавшимся губам солдата легкою дрожью прошлась улыбка.

Максимыча унесли.

Максимыча унесли, и след его для нас навсегда пропал. Но это случится лишь в январе 43-го, а мы-то сейчас – в сентябре 42-го, и никто из нас не знает, что с ним будет не то что через год, но даже через час, более того – через несколько минут или через одну минуту.

И Максимыч [26]пока что с нами, и еще только предстоит ему «обустраивать» своего Никитку – эту маленькую живую капелюшку, явившуюся на свет не для того же, чтобы погаснуть, сгореть, как погасли этими днями у самого порога их любви Коля Светличный и медицинская сестра Валя, прозванная Сероглазкой. Мелькнули перед нами и погасли.

«Но что поделаешь? На войне все мы мотыльки. Самое обидное – то, что, в отличие от нас с вами, они, те вспыхнувшие и погасшие, никогда не узнают, что через все великие муки и страдания их боевые побратимы пришли к Победе», – этими словами завершил я первую книгу моего повествования. И теперь вот продолжаю его. Забежал же я вперед для того, чтобы судьба хотя бы одного моего героя предстала перед читателем сколько возможно полнее.

Удержавшись под Елхами и как бы застрявши там, мы не очень-то представляли себе, что же в это время творится в самом Сталинграде. А было вот что.

Вырвавшись через Лапшинов сад к Волге и отрезав таким образом 62-ю армию Чуйкова от 64-й армии Шумилова, немцы принудили нас обороняться разобщенными. И все-таки от наших разведчиков мы, например, узнали, что 22 сентября командующий 6-й немецкой армии Фридрих фон Паулюс спешно собирал в один сокрушительный кулак самые мощные, ударные, как он их называл сам, соединения, дивизии и полки, чтобы подавить наконец отчаянное сопротивление русских в районе знаменитых заводов, выросших здесь в течение одной пятилетки. Один из этих гигантов носил имя «Баррикады», будто тогда еще, в тридцатых годах, строители пророчески предвидели, какую роль, помимо основной, индустриальной, доведется взять на себя их детищу.

Два чувства, слившись в одно, нетерпеливое, заставляли Паулюса действовать быстро и со всей возможной энергией. Первое чувство – это страх перед фюрером: Адольф Гитлер приказал взять Сталинград во что бы то ни стало и указал дату – 25 сентября. Второе чувство было тщеславие: 23 сентября Паулюсу исполнялось 52 года, и какому из полководцев не захотелось бы как можно ярче отметить день своего рождения?! Взятие Сталинграда было бы лучшим подарком фюреру и, конечно же, самому Паулюсу.

Паулюс знал, что Гитлер был не просто недоволен, но находился уже на грани бешенства, ничего хорошего не сулившего командующему 6-й армии. Мысленно ставил себя на место фюрера. В самом деле, с громадою отборнейших корпусов, протаранивших на своем пути десятки укрепленных районов русских, промчавшись с бешеной скоростью от Харькова до Сталинграда, и вдруг остановиться, и перед кем? Перед этими рабочими, одетыми во что попало и вооруженными тоже чем попало, какими-то бутылками с какой-то смесью да гранатами, людьми, только что взявшими в руки это оружие?.. Это у кого угодно, не говоря уже о Гитлере, вызовет и удивление, и крайнее недовольство.

И Фридрих фон Паулюс начал действовать. Первое, что он сделал, так распорядился поднять в воздух все наличные силы бомбардировочной и штурмовой авиации, чтобы повторить, лишь на более ограниченном пространстве, повторить то, что он сделал с городом на Волге 23 августа 1942 года. Утопить тут всех и всё в море огня – таков был общий смысл отданных авиаторам и артиллеристам распоряжений Паулюса. При этом уточнялось, что бомбы и снаряды должны быть обрушены на резервуары с нефтью и бензином, расположенные у подножия Мамаева кургана. Оказывается, они до сих пор были целыми – и это защитникам Сталинграда казалось невероятным. А все объяснялось очень просто: многие тысячи тонн горючего немцы, уверенные в том, что город не сегодня, так завтра будет ими взят, приберегли для себя, для своих танковых армад. Паулюс строго-настрого предупреждал и следил, чтобы ни одна немецкая бомба и ни один снаряд не угодили в резервуары. И только теперь, 23 сентября, запрет этот был снят. И когда в обширном убежище командующего все прибиралось, когда там расставлялись столы и втаскивался туда рояль, привезенный из занятых немцами районов города, над Мамаевым курганом с чудовищным грохотом к самому небу поднялся кроваво-рыжий гриб, который крутился и ввинчивался в поднебесье, заслоняя дорогу солнцу, медленно поднимавшемуся над Волгой. Немецкие летчики и артиллеристы хорошо знали свое дело: в одну минуту, одновременно, сразу вспыхнули все до единого нефте– и бензохранилища. И знаменитый курган на какое-то время превратился в низвергающий лавины огня и черного дыма вулкан. И устремившаяся вниз по скатам горящая нефть усиливала впечатление расплавленной лавы, стекающей из кратера вулкана.

Никто бы не удивился и не посмел бы обвинить в трусости наших солдат, а с ними уже смешались и рабочие отряды, – не посмел бы обвинить в трусости, если б они вдруг оставили свои оборонительные позиции и побежали к Волге, чтобы спастись в ее волнах.

Но они не побежали.

– Коммунисты, вперед! За Родину! За Сталина! – сквозь рев бушующего огня чуть слышно прозвучали эти привычные в подобных случаях слова. Может быть, их не услышал и тот, кто произнес их. Но он их произнес, политрук Григорий Грубрин. Я называю тут его имя и фамилию потому, что уже слышу другой голос, ироничный и уничтожающий, голос тех из моих нынешних современников, для коих все коммунисты, от Верховного Главнокомандующего до сержанта Якова Павлова, превратившего с горсткой таких же, как он, в несокрушимую крепость один из сталинградских домов, – все они – бяки. Но я-то, господа, пишу о непридуманных героях, о людях реальных, реально действовавших, во плоти и крови, из которых в живых останутся единицы!..