Николай Крашенинников - Целомудрие

Один раз было так: устраивавший во дворе огород Павлик зашел в дом за перочинным ножом. Найдя его в своей тумбочке, он поспешно направился к ожидавшему его Александру, а тут в дверях между прихожей и сенями показалась внезапно Пашка. Был вечер, в прихожей плыл сумрак. Она стала на пороге, раскинув руки, взявшись пальцами за косяки дверей.

— А вот не пущу! — сказала она шепотом. Глаза ее загадочно блестели.

— Пусти, Пашка! — сказал Павлик, строго и решительно двинулся. — Я твоей матери скажу.

— А вот не пушу! — повторила она, однако посторонилась.

Павлик прошел, а она долго глядела вслед ему.

Неделю после этого Пашка держалась еще тише и смирнее. Она даже отходила при встрече с Павликом, словно боялась его угрозы.

Иногда к ним в дом приходила и прачка Аксена, мать Пашки, солдатка, худая женщина с кривыми, протертыми до крови пальцами и с бельмом на глазу. Она постоянно вздыхала и шептала молитвы; Елизавету Николаевич называла она «душою ангельской» и все униженно просила ее «пожучить» Пашку, коли она нерадива, и «за космы потаскать». Вероятно, этого и боялась Пашка.

В половине июня наступили дожди, и Павлику волей-неволей пришлось сидеть дома. Дома было бы скучно, если бы не было у него своего особого помещения, где он мог заниматься.

Всего в их «половине» было три комнаты. Оранжерея, которую тетка Анфа считала их столовой и гостиной и в которой они спали; «столярная» — узкая комната с венецианским окном, в которой некогда дед занимался мастерством, и, наконец, прихожая, она же кухня, квадратная комната с печью, крашенная синей клеевой краской. Был еще при кухне чуланчик, где издавна стояла разная рухлядь. «Столярная» комната и была предоставлена матерью в ведение Павла. Когда наступали холода и дожди и бегать по двору было неприятно, Павлик занимался в своем «музее», как называла эту «столярную» мама. Комната и в самом деле походила на музей. Кроме принадлежностей для учения и птичьих чучел, там находилась масса старых картин, снесенных Павлом с чердака. За печью и но стенам были развешаны им портреты угрюмых кавалеров в орденах и дам в кружевных накидках. Все это были предки Павлика, и среди них находился и основатель села, бритый генерал с перстом, указывавшим в восходящее солнце; нельзя же было оставлять на чердаке таких почтенных людей, и Павел развесил их, каждого по положению.

В июньские дожди Павел разбирался в своем музее особенно прилежно. Дела было немало, потому что в этот приезд в деревню в голову его забрела счастливая идея: переместить все портреты предков таким образом, чтобы женщины висели особо с женщинами и с мужчинами не соединялись. Над этой затеей было потрачено немало времени, но надо же было привести все к порядку; оттого, что женщины лезли к мужчинам, выходило много дурного.

Заканчивал работу Павлик, когда вызвали его к тетке. В спальне деда находилась и мама, и лицо ее было испуганно и печально. Дедушка был болен, лежал в постели и стонал.

Мать подвела Павлика к старику. Тот пучил глаза, его рот кривился, он жевал губами.

— Смотри, дедушка захворал! — сказала тетка Анфа. Глаза се были красны.

Недружелюбно покосился на нее Павел. Ему показалось, что тетка плачет нарочно, что она вовсе не расстроена и не огорчена. Молча стоял он. Ему не было жаль деда. Дед был нехороший, несправедливый: он отдал лучшую часть дома тетке Анфисе, а маме велел жить в оранжерее. Не любил Павел деда, и не было ему жалко его. Рассеянно постоял он подле постели и ушел.

— Да поцелуй же ему ручку! Поцелуй ручку! — крикнули ему вдогонку тетка Анфиса.

Но не повернулся Павлик. Уходя он услышал еще, как тетка сказала маме, что у него «каменная душа».

Павлик вошел к себе в комнату, против ноли думая о деде. Хоть он показал себя суровым и бесчувственным, однако проделал все это он больше для виду, чтоб тетке насолить. В сущности же неприятно было, о у деда кривился рот. Должно быть, было больно ему. Он хотел влезть по лестнице к одному портрету, но внезапно увидел у стенки Пашку. Лежала она за печкой, прямо на полу, без подушки под головою, расставив ноги, и ноги были голые выше колен, потому что юбка завернулась. Лицо Пашки было закрыто рукою, и она не двигалась, точно спала. Какое-то мгновение тайное чувство подсказало Павлику, что девочка не спала, что она пришла нарочно. Но зачем именно в его комнату? Как смела? Что надо ей?

Чувствуя дрожь во всем теле, двинулся к ней Павлик, и внезапно Пашка схватила его за руку и, побледнев, стала клонить к себе, но тут же, совсем необычайно и странно, из-за стены теткиной половины раздался громкий стон. Стон этот пронесся через оранжерею так одиноко и жутко, что Павлик сейчас же забыл про Пашку и бросился к тетке. Он вбежал в дом и остановился на пороге спальни деда. Старик лежал с желтым лицом и стонал, двигая из стороны в сторону головою. Глаза его были выпучены, рот раскрыт и хрипел. В стороне, лицом к окну, стояла мать Павлика, ее плечи дрожали; тетка плакала у икон, а на постели деда сидела прачка Аксена и делала с дедом что-то странное, отвратительно-бесстыдное. Павлик видел только его худые голые желтые ноги, и около них двигались пальцы прачки.

— Мама, что это?.. — закричал во весь голос Павел.

Не двинулась мама, точно она окаменела; а тетка отвела заплаканное от икон и проговорила, всхлипывая:

— У дедушки грыжа! Как он мучается, владычица!..

«А зачем здесь солдатка?» хотел спросить Павлик, по увидел что-то еще более безобразное, и, стиснув зубы, чтобы не крикнуть, закрыв глаза руками, выбежал из комнаты. О, какая жизнь была бесстыдная! Как безобразны люди!.. Если б в это время в его комнате была Пашка, он бы, может быть, стал бить ее и кричать. Но не было Пашки.

К вечеру деду, однако, сделалось лучше. Припадок прошел. Но уж совсем противно стало Павлику смотреть на старика.

Погода изменилась, дожди стихли, и точно иное, маленькое солнце вилось имеете с солнцем небесным: приехала Линочка.

Конечно, приехала она не одна; конечно, вернее было сказать, что приехала бабушка Александра Дмитриевна с Гришей и захватила с собой кузину Лину; но для Павлика Лина стояла па первом месте: приехала Линочка и как неизбежное привезла с собой бабушку Ольховскую и кадета.

И потому так ей обрадовался Павел, что долго все пасмурно было, страшно и темно, а вот появилась розовая девочка со светлыми глазами, которые блестели, с косичками пепельными, что золотились на солнце огнем.

— Линочка приехала! — крикнул он в таком восторге, что мама удивилась. Павел понял, что выдал себя, не следовало так радоваться, да было уж поздно.

Он так радостно побежал навстречу Ольховским, что подивилась и тучная Александра Дмитриевна. Но, как солидная дама, она придала все радости Павлика исключительно на свой счет.