Николай Крашенинников - Целомудрие

— Какой он милый у тебя, Лиза, и родственный, и как бабушку любит! — с удовольствием проговорила она, и ее рот еще более скривился.

Вся душа раскрылась в Павлике, как увидел он Лину. Такая светленькая была она, светлая и нарядная, так не подходила к тому, что было, последние дни вокруг Павла: к дикому лицу деда с вытаращенными глазами, к заплаканному и злому взгляду тетки Анфы, к лившим непрерывно дождям, что она показалась Павлику пришедшей из иного, небесного мира. К тому же в последний раз перед выездом из Погромного оврага они так значительно пожали друг другу руки.

— Я очень обрадован вас увидеть! — весьма красиво сказал он кузине.

Но, сверх ожидания, Линочка вовсе не выглядела довольной.

— Меня так запылили в дороге, в глаза попала соринка и голова разболелась! — недовольно ответила она на приветствие Павлика

Тот даже отступил: слишком было уж неожиданно. В то время как он полон самой светлой, единственной радости, барышня с алым бантом говорит о дорожной пыли, о соринке, о головной боли.

— Я даже не хотела сюда ехать! — как бы в полное уничтожение добавила она.

Отвернулся Павлик. Потемнели глаза его.

— Что же, если она такая, я уйду! — горько сказал он и отошел к Грише.

Кадет на этот раз держался просто. Вероятно, и то, что Павлику шел одиннадцатый год, оказывало на него влияние. Держался он по-товарищески.

— Не сходить ли нам перед завтраком искупаться? — предложил он.

Павлик подумал: таким образом, уйдя с Гришей, он даст реванш изменчивой кузине.

— Да, пожалуй, я бы пошел купаться, ответил он, вкладывая в тон своего голоса возможное спокойствие. — Только я купаюсь ведь в ванной, — добавил он тише. — А ты, чего доброго, пожелаешь купаться в реке?

— Здесь купаются в мельничной канаве, у огородов, — там не глубоко и дно песчаное, объяснил Гриша.

Положительно не было вещи на свете, которой бы он не знал. Павлик отправился за полотенцами, сказался маме.

— Только сразу не входи в воду, маленький, непременно остынь… — Пощадила его мама перед гостями, лишь тихонько перекрестила, да и то Павлик покраснел: «Ведь Лина же смотрит!»

Отправляясь на купание, уж конечно Гриша забрал свой тесак. Вид у него был такой могущественный, что неприятно стало Павлику, зачем возвратил он дяде оружие, да еще так глупо, забросив за шкаф.

— Сюда, за мной! Здесь дорога, я знаю! — командовал Гриша.

Они шли вдоль сельской улицы, по которой там и сям в зеленой пахучей воде полоскались утки. За оврагом тянулся ветловый лесок, молодой и свежий, и приятно шумел. Летали около прозрачнокрылые стрекозы и, приплясывая в воздухе, все скашивали на идущих свои металлические глаза. Листы деревьев казались позолоченными солнцем, которое без пощады калило небеса.

Теперь перед глазами вскинулись огороды — громадные гряды, засеянные картофелем и луком. Кучи баб и девчонок возились над грядками, пронзительными голосами распевали песни. Они пололи лук. От жары уши у всех были красны, как поджаренные кренделя.

Когда Гриша проходил между рядами пололок, он подергал некоторых из них, которые были посмирнее, за косы и за платки. Девки встречали идущих развязным смехом, бросали Грише непонятно-глупые фразы, вроде «купаться-засигаться», и при этом пялили на конфузившегося Павлика глаза, отчего ему делалось еще более неловко.

Проходили они дальше, меж кустов уже светлела канава, и ощутил Павлик, как в спину ему здорово плюхнуло картошкой, а Грише так крепко угодило в затылок, что в черепе словно треснуло: крак!

— Ах вы, халды! — закричал побагровевший Гриша и, нагнувшись, поднял с земли пару черенков.

Но в это время еще его шлепнуло в лоб и в щеку, и он счел за лучшее побежать прочь, а за ним последовал, конечно, и Павел.

И вот они бегут прямо по грядам, и капуста всхлипывает под их ногами; потом Гриша оглянулся, заметил обескураженное лицо Павлика, сконфузился и остановил бегство.

— Я в канаве наберу галек и всем халдам здорово отомщу! — прошипел он, блестя озлившимися глазами, а Павлик, хотя и не понимал слова «халда», но думал, что это, должно быть, что-то очень непонятное, и укоризненно заметил:

— Вот ты, Гриша, ругаешься, а ведь ты их сам первый задирал.

Из канавы доносились визжание и пронзительные песни. Немало, должно быть, там купалось девчонок; Павел видел, как выскакивали из воды на берег они, длинноволосые, с белыми телами, как быстро, одним движением, набрасывали на головы свои рубахи и юбки и как не успевшие одеться шныряли в полынь. Между тем Гриша шел прямо на канаву, и Павлику становилось от этого тревожно.

— Ведь там девочки купаются, зачем же туда? — сказал он. Никогда он здесь ранее не ходил.

— Вот еще! — равнодушно возразил Гриша и запихал в карманы еще несколько черепков. — Вот невидаль, девчонки! — Голос его был полон такого презрения, что Павел нахмурился. — Они будут целый день полоскаться, так мы и будем их ждать?. Нет, я их выгоню! — Он пошел к воде решительным шагом.

— Девоньки, девоньки, барчата идут! — завизжали в канаве пестрые смеющиеся голоса, и одни из купавшихся присели в воде по шею, а другие, которые уже вылезли, частью бросились в кусты, частью торопливо принялись надевать на берегу рубашки.

И тут Павлик впервые увидел тело девочки. В испуге стремилась она надеть на себя сорочку, а прилипшая холстина завернулась на теле и не спускалась вниз. С жутким стыдом и вниманием смотрел он на это белое тело, неизвестное и странное. Лица ее не было видно, потому что девочка все старалась надеть свернутую в кольцо сорочку; тонкие руки ее были подняты над головою, но все остальное, загадочно блестевшее, показалось Павлику, при мгновенно брошенном взгляде, таким непохожим, что в голове жутко мелькнуло: «Пашка права!»

Ему было стыдно, чрезвычайно стыдно, все лицо его покрыли тени стыда, и, однако, проходя дальше, он все же не смог удержаться и. весь стыдящийся, обернулся опять и снова увидел, что девочка так и не может набросить на мокрое тело рубашку и что тело ее непохожее, совсем непохожее, особенно жутко разнившееся у бедер.

Павлик вздрогнул, смутился: в лицо ему, прямо в глаза, брызнули холодные струи. Он отступил, увидел, что Гриша швыряет в девок землею, а те, привстав в канаве, вдруг с криком и смехом начали плескать в обоих струями воды, и мгновенно вся куртка Павлика была залита водою, пришлось снова сломя голову бежать.

— Ах вы халды! Ах халды! — хохоча во все горло, кричал Гриша. Коломянковая блуза его намокла от воды и сделалась темно-серой, по всему лицу текли струйки, а Павлику не было смешно: образ впервые увиденной им голой девушки стоял перед ним, наполняя сердце непонятной тревогой, страхом и стыдом.

Теперь он мог уже отчасти представлять себе Пашку и даже кузину Лину, и сознание этого наполняло его ужасом.