Жак Шардон - Эпиталама

— Я вижу, ты думаешь совсем не о том, что сейчас читаешь, — сказала Берта.

— Действительно, я думаю о смерти этого бедного Савио.

— Ты его знал раньше?

— Я познакомился с ним еще в лицее. Ты видела его у Бланшменов. В тот день я еще сказал ему: «Будьте осторожны, эти машины очень опасны». Он считал себя осторожным человеком… Все дело в том, что он не думал о смерти.

Альбер встал и подошел к книжному шкафу.

— Я хотел бы найти одну фразу у Шопенгауэра… Она мне очень нравится… А, вот она, — сказал он, усаживаясь в кресло, и, раскрыв книгу на нужной странице, прочел: «Посмотрите на свою собаку, когда она сидит перед вами, спокойная и веселая! Тысячи собак должны были умереть, чтобы эта могла жить. Но смерть этих тысяч никак не повредила идее самого вида. Вот почему в этой собаке столько жизни, столько силы, что кажется, будто она живет на свете свой первый день и что ее последний день никогда не наступит, и кажется, что в ее глазах блестит то вечное начало, которое заключено в ней самой. То, что умерло, не является собакой; это ее тень, ее образ, такой, каким постигает его наш подвластный условиям времени способ познания».

Помолчав, Альбер положил том себе на колени и сказал:

— Итак, мы должны довольствоваться этим. И что тогда значит — умереть?

Он откинул голову на спинку кресла, закрыл глаза и сказал:

— Забыть.

— Замолчи! — сказала Берта и закрыла ладонями глаза Альбера, чтобы прогнать это ужасное видение. — Господи! Если бы это случилось! Я бы просто умерла! Ты же моя жизнь!

Почти опустившись на колени, она наклонилась к Альберу и прижалась к его рукам, плечу, как бы желая удостовериться в том, что он здесь.

— Мы же так тесно связаны друг с другом! Если бы ты вдруг умер, я просто-напросто не смогла бы больше дышать. Я умерла бы не от тоски. Я просто перестала бы думать, перестала бы существовать.

Она сжимала ладони Альбера в своих руках, глядя на него горячим и взволнованным взглядом.

— Все-таки странно… Мы так тесно переплелись с тобой, что я не смогла бы жить без тебя, и тем не менее иногда мне кажется, что я никогда по-настоящему не обнимала тебя. Никогда по-настоящему не смотрела в твои глаза. День проходит. Думаешь о том, что надо оплатить какой-то счет, что не успеваешь написать письмо, потом куда-нибудь идешь. А ведь иногда стоило бы остановиться… Почувствовать, что любишь, сказать это. Сказать слова, предназначенные только для нас двоих и больше ни для кого, слова, в которых заключена вся любовь, в которых сердце изливает себя целиком и связывает людей друг с другом больше, чем сама жизнь. А без этого начинаешь сомневаться. Мы живем так, будто мы люди, не любящие друг друга. Я вот даже не уверена, счастлив ты или нет. Нет! Ты не счастлив! Ты бы не мог говорить мне так о своей смерти! Понимаешь, если бы ты умер, эта мысль осталась бы со мной, мучила бы меня. Я бы говорила себе: «Я так и не сделала его счастливым».

— Я говорю тебе о моей смерти, — сказал Альбер, опустив глаза, — а ты думаешь только о себе, о моей любви к тебе.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Да ничего.

— Куда ты пошел? Подожди. Мы же с тобой сейчас будем пить чай. Неужели ты не можешь побыть со мной хотя бы в воскресенье?

Альбер сел; Берта придвинула кресло и продолжала:

— Я думала… сегодня утром мне вспомнилась одна мысль Одетты; мне кажется, что мы живем с тобой как-то обособленно, что мы отделены друг от друга, потому что у нас слишком разные интересы. У тебя есть твоя работа, работа очень увлекательная; я тебе это не в упрек говорю, но все-таки почему женщину постоянно держат на расстоянии от всех тех обычных мужских дел, от всего того, что заполняет время мужчины, его мысли, его зрение? Да, когда ты смотришь на меня, я вижу в твоих глазах тень неизвестных мне забот. Расскажи мне о своей работе…

— Работа у меня весьма своеобразная, — поморщившись, сказал Альбер. — Чтобы заинтересоваться ею, нужно быть мужчиной, несчастным, отупевшим от работы мужчиной.

— То, что интересно тебе, никогда не будет скучным для меня. Нет никакой необходимости рассказывать мне обо всех своих процессах, но многое я вполне могла бы понять. Я уверена, что иногда смогла бы даже помочь тебе. Женщины часто мыслят более здраво, чем мужчины, отличаются большей интуицией. Это заблуждение, что они легкомысленны.

Берта замолчала, когда в гостиную вошел Юго, держа в руках поднос, который он мягко и торжественно поставил на стол.

Потом продолжила:

— Женщине оставляют только домашнее хозяйство, визиты и наряды. И получается, что каждый живет в своем замкнутом, недоступном для другого мире.

— Так ты думаешь, что мне безумно интересна моя работа! — воскликнул Альбер. — Позволь мне забыть о ней. Право же, — произнес он и выпрямился в своем кресле, чтобы взять чашку, поданную ему Бертой. — Давай лучше не будем портить наше чаепитие напоминаниями о юриспруденции.

Он поднес чашку к губам:

— Это другой, не тот чай. Я уверен, что его покупали не в «Руайяле».

— Да нет, это тот же.

— У Катрфажей всегда чудесный чай, — сказал Альбер, намазывая апельсиновый джем на уже сдобренное маслом печенье и приоткрыв рот от предвкушаемого удовольствия.

Почувствовав после этой легкой закуски прилив бодрости, он инстинктивно встал и направился к двери своего кабинета.

— Ты что, будешь работать?

— Да, немножко, до ужина…

— Дело Пантеза? — спросила Берта.

— Откуда ты знаешь про дело Пантеза?

— Ты же о нем целый час говорил при мне с Марионом.

Она закрыла дверь и продолжала:

— Ну вот, прекрасно! Расскажи-ка мне про дело Пантеза.

— Ты такая смешная, — улыбаясь, сказал Альбер. — Это очень запутанная история. Чтобы нам с тобой разобраться во всем этом ералаше, мне понадобилось бы не меньше двух часов.

— А ты возьми и просто расскажи мне все, как если бы я была мужчиной.

— Что ж, ладно! Слушай! — быстрым бесстрастным тоном сказал Альбер. — Когда госпожа Пантез выходила замуж, она была сиротой. Родители оставили ей состояние в двести тысяч франков, каковое она и принесла в приданое мужу. Пантез вложил эти деньги в небольшое предприятие по производству гравюр, им владеет его брат Поль Пантез, оно находится в России. Да, я забыл сказать, что госпожа Пантез вышла замуж, не заключив брачного контракта.

— Ты говорил Мариону, что он возил жену в Вену.

— Это деталь, — нетерпеливо сказал Альбер, — давай оставим это; мне надо поработать.

— Уверяю тебя, пока что эта история мне совершенно понятна.

— Разумеется, ты без труда поймешь эпизод с мехами и несчастья госпожи Пантез.

— Не думай о том, что я пойму, а что нет… Рассказывай, — сказала Берта, опять усаживая Альбера в кресло.