Жак Шардон - Эпиталама

— Ансена — симпатичный человек, — сказала Берта, задумчиво остановившись посреди спальни.

Альбер закрыл окно, упал в шезлонг и вытянулся в нем, закрыв глаза.

Берта перед зеркалом распускала волосы; машинально, как она делала каждый вечер перед сном, Берта протянула руку к металлической вазочке, и в нее одна за другой со звоном полетели шпильки. Вдруг она пристально посмотрела в глаза своему отражению и словно сквозь какой-то туманный вихрь увидела себя одновременно ребенком и старухой.

— Знаешь, бывает, вдруг задумаешься о жизни, и так закружится голова, — сказала она, обратив к Альберу лицо, обрамленное распущенными волосами, которые придавали странное детское выражение ее уже вполне определившимся чертам.

Альбер выпрямился в шезлонге и, нагнувшись, принялся расшнуровывать туфли.

— Вот ты, ты никогда не думаешь о жизни, — сказала Берта. — Я хочу сказать, о ее глубинах, о смерти. Мужчины называют жизнью все то, что заполняет их день: дела, слова. Если бы ты знал, какими пустяками занят день женщины!

Она замолчала и села на край кровати:

— Иногда я чувствую, что мне нужна книга. Такая, в которую можно было бы всегда заглядывать и которую можно было бы читать вечно.

— Ну, книгу-то можно найти. Я приносил, и не одну.

— Да нет. Мне нужна такая книга, которая рассказывала бы обо мне.

— Ну, тогда нужно поискать кого-нибудь из моралистов.

Бесшумно ступая в одних носках, Альбер прошел в гостиную, зажег свет. Стоя возле книжного шкафа, пробежал глазами по длинному ряду заглавий и отверг их одно за другим. Наконец вытащил наобум какой-то том. Потушил свет и ощупью нашел дверную ручку.

— Смотри: я думаю, это как раз то, что нужно.

— Я ее читала, — сказала Берта, взглянув на книгу.

— Ну тогда я дам тебе «Подражание» Фомы Кемпийского.

Берта сидела у открытого окна за маленьким письменным столом и занималась подсчетами; в это время раздался звонок.

В гостиную вошла Одетта и посмотрела на Берту своими большими, немного встревоженными глазами.

— Оказалась рядом и решила заглянуть. Не хочешь со мной прогуляться? Мне нужно зайти в магазин на Елисейских полях. Погода просто прекрасная. Мы могли бы пройтись до Булонского леса. Сейчас всего десять часов.

— Конечно, пройдемся, — сказала Берта. — Только шляпу сейчас надену, и идем.

— Ты по утрам никогда не выходишь из дома? — спросила Одетта, глядя на свое отражение в дверце зеркального шкафа, которую Берта открыла, чтобы достать перчатки. — Скоро уж и выйти-то нельзя будет никуда одной. Мужчины так и норовят пойти следом. Ты заметила?

Берта села и вытянула ногу вперед, чтобы Элизабет было удобнее надеть на нее высокие ботинки.

— У тебя такие красивые лодыжки, я ими всегда восхищаюсь, — сказала Одетта.

Взглянув на свои ноги, она добавила:

— Посмотри, эти туфли мне сшил Фуркад. Красивые, правда? Обувь, чулки и нижние юбки — моя слабость. А жакет мой тебе нравится? Он выглядит немного странновато. Такая уж мода. Мне очень нравится, когда приталено, причем именно там, где полагается, и еще нравятся широкие юбки. Что, мужа твоего сейчас дома нет?

— Альбер ушел сегодня очень рано. Обедать он не приходит. Ты хотела бы с ним поговорить?

— Да, нужно спросить у него об одной вещи.

— Ты заходила вчера вечером?

— Нет.

Берта открыла окно и вслед за Одеттой вышла из комнаты.

— А консьержка мне сказала…

— Ах! Ведь и в самом деле! — немного неестественно воскликнула Одетта. — Я и позабыла. Вас обоих не было дома.

— Нет, я к тому времени уже вернулась. Теперь я всегда возвращаюсь домой в шесть часов. Считаю, что перед ужином лучше немного отдохнуть.

Женщины в светлых платьях шли по улице, попадая то в тень каштанов, то в полосы яркого солнечного света. В витринах магазинов под матерчатыми тентами отсвечивали медные ручки и блестело стекло. Легко и радостно, сверкая на солнце, неслись автомобили, и по оживившимся взглядам, по ярким зонтикам чувствовалось, что в город и в сердца людей пришла, наконец, долгожданная весна.

— А твои родители ничего не знают? — спросила Берта.

— Только брат все понял. Я не думала, что так легко удастся скрыть от родителей эту драму. Я жду. Лучше пока подождать. Филипп никогда не был так мил со мной, как сейчас. Внешне кажется, будто мы обо всем забыли. Мы живем во лжи, которая, однако, не может обмануть ни меня, ни его.

— Он больше… не встречается с ней? — вполголоса спросила Берта, отстраняя рукой девочку, предлагающую им цветы.

— Понимаешь, — с каким-то неистовством ответила Одетта, — мужчины — отвратительные существа. Все! Слышишь? Все! Мы-то думаем, что знаем их!

— А раньше, до того, как раскрылось… Ты ничего не подозревала?.. Он не казался тебе чем-то озабоченным, молчаливым?

— Ты же видела нас вместе! Мы были такой дружной семьей! За пять лет ни единой ссоры, ни малейшего облачка. На два дня не мог со мной расстаться! Если бы ты только видела его письма, которые он писал мне из Баланса! Я ведь знаю, что он меня любит! Он никого не любит, кроме меня. Да и почему бы ему меня не любить? — вдруг сказала она, быстро и немного растерянно взглянув на одного из прохожих. — Разве я не красива? Эх, если бы я слушала, что мне говорят другие!

— А как он сам все объясняет?

— Ну, он говорит, что я мало думала о нем, о его искусстве, что я им не занималась…

— А… — с задумчивым видом протянула Берта, вспомнив Альбера. — Он говорит…

— Это же просто смешно! — раздраженно сказала Одетта. — Он все выдумывает. Мужчины всегда очень ловко находят красивые оправдания своим гнусностям. Подключают всю свою изобретательность, чтобы скрыть истину. Можно сказать, что и ум-то им дан только для того, чтобы лгать.

Берте хотелось бы чувствовать большую жалость к своей кузине или хотя бы найти какие-то слова утешения, но это состояние величайшего возбуждения, овладевшее Одеттой, с ее приступами отчаяния и ненависти, неожиданно сменявшимися высокомерием, агрессивностью и самодовольством растерянной и обиженной на весь мир женщины, ее невеселые и сбивчивые речи почему-то внушали Берте чувство неуверенности, приводившее ее в оцепенение.

Эта прогулка тяготила Берту, но она все продолжала расспрашивать:

— А утром Филипп куда-нибудь уходит?

— Сегодня утром ушел к Нодену.

Она повторила, словно обращаясь к самой себе:

— Мне он сказал, что идет к Нодену.

Неожиданно она произнесла тревожно и рассеянно:

— Я, пожалуй, в лес не пойду. У меня нет времени. Господи, какая же я дура! — вдруг просто и весело сказала она. — Меня ведь сейчас ждет Маргарита. Ты меня извини. Только подумать, какое затмение на меня нашло! — Подняв зонтик, Одетта попыталась остановить машину. — Как раз вчера она мне сказала, что будут оперировать ее мать.