Жозе Эса де Кейрош - Семейство Майя

Когда мужчины остались одни, Палма повернулся к Эузебио и самым серьезным образом начал наставлять его, как следует обращаться с испанками. Обхождение с ними должно быть в высшей степени деликатное; за это они и ценят нас, португальцев, потому как в Испании с ними не церемонятся… Он, Палма вовсе не утверждает, что при случае им нельзя закатить пару оплеух или раз-другой вытянуть их тростью… Но известно ли его друзьям, когда следует прибегать к подобным средствам? Тогда, когда девицы упрямятся и не желают доставить мужчине удовольствие. Вот тогда пожалуйста. Влепите им хорошую оплеуху, и они станут осыпать вас страстными поцелуями… А затем снова будьте с ними вежливы и деликатны, как и с француженками…

— Поверьте, следует поступать именно так, Силвейра. У меня есть опыт. И пусть сеньор Майа подтвердит мою правоту: у него у самого опыта хоть отбавляй и он знает, как нужно обходиться с испанками!

Это было произнесено столь проникновенно и почтительно, что Кружес разразился хохотом и заставил рассмеяться Карлоса.

Сеньор Палма, несколько шокированный их смехом, поправил пенсне и обратил на друзей строгий взгляд:

— Сеньоры изволят смеяться? Полагают, что я шучу? А я между тем начал укрощать испанок еще пятнадцатилетним юнцом! Вы можете смеяться, но здесь у меня нет соперников! Я, что называется, владею секретом, как управляться с испанками! И поверьте, это совсем не так легко! Здесь нужен особый талант! Вот Эркулано, к примеру, пишет прекрасные статьи, и стиль его весьма цветист и изыскан… Но дайте мне его сюда, и мы посмотрим, сумеет ли он справиться с испанками!

Эузебиозиньо уже дважды подходил к дверям и прислушивался. Отель словно вымер, и Лолита не возвращалась. Тогда Палма посоветовал последнее средство,

— Ступай-ка ты сам туда, Силвейра. Войдешь в комнату, подойди к ней поближе…

— И закати оплеуху! — всерьез закончил Кружес, искренне восхищаясь Палмой.

— При чем тут оплеуха? Стань на колени и проси прощения. В подобных случаях следует просить прощения. А чтобы у тебя был предлог — ты сам отнеси ей кофе.

Эузебиозиньо, не отвечая, с тоской оглянулся на друзей. Но он уже решился и, немного помедлив, с клочком кружев в одной руке и с кофе — в другой, бледный и взволнованный, медленными шагами поплелся по коридору просить прощения у Кончи.

Сразу после его ухода Карлос и Кружес покинули ресторан, не простясь с сеньором Палмой, который, впрочем, этого даже не заметил, ибо вновь сидел за столом и с удовольствием занимался приготовлением грога.

Было уже два часа, когда оба друга вышли наконец из отеля с намерением совершить прогулку к дворцу Семи Вздохов, о чем еще в Лиссабоне так мечтал маэстро. На площади, напротив запертых безмолвных лавок, дремали на солнце бродячие собаки; сквозь оконные тюремные решетки арестанты протягивали руки за подаянием; грязные ребятишки в лохмотьях возились на углу. Богатые особняки стояли с наглухо закрытыми окнами, еще погруженные в зимнюю спячку под сенью уже зазеленевших деревьев. Время от времени взорам друзей открывалась то часть горной цепи, то зубчатая стена, сбегающая по утесам, то замок Скалы, возвышающийся в гордом одиночестве на самой вершине. И апрельский воздух обволакивал все вокруг своей бархатистой мягкостью.

Когда они проходили мимо отеля Лоренс, Карлос замедлил шаг и указал Кружесу на здание отеля.

— Он мне нравится больше, — сказал маэстро. — И зачем только мы предпочли Нунеса — вот и угодили на скандал! Да, так, оказывается, сеньор Карлос да Майа — знаток по части испанок?

Карлос не ответил: его глаза приковались к унылому фасаду отеля, где лишь одно окно было распахнуто и на подоконнике сушились саржевые ботинки. У дверей двое молодых англичан, оба в knickerbockers [54] Бриджах (англ.). , молча дымили трубками, а напротив, на каменной скамье, сидели два погонщика ослов и старались привлечь внимание англичан — они улыбались им и жестами приглашали на прогулку в горы.

Карлос хотел было уже двинуться дальше, но вдруг до него донесся чуть слышный печальный звук флейты, и он остался стоять, припоминая, что Дамазо рассказывал ему, как во время их морского путешествия Кастро Гомес играл на флейте…

— Восхитительно! — раздался взволнованный голос Кружеса.

Он остановился перед оградой, за которой расстилалась долина. Отсюда были видны округлые купы обширной густой рощи, которая одевала склон горы, словно мох стену, и под сверкающим солнцем, издали, еще больше была схожа с ним своей темной влажной пышностью. И в этой темно-зеленой густоте скрывался дворец, который он жаждал увидеть, белый, полузадушенный объятьями листвы, благородно величавый в своем сумрачном покое…

На мгновенье его душа артиста возжелала уединиться там с женщиной, фортепьяно и псом-ньюфаундлендом.

Но чем Кружес не уставал восторгаться, так это воздухом. Раскинув руки, он пил его жадными глотками.

— Ах, какой воздух! Как он бодрит! Просто словно заново родился!

И чтобы наслаждаться им в полную меру, Кружес присел на уступ низкой стены перед огороженной террасой, где старые деревья давали тень садовым скамейкам и тянули могучие, наполненные птичьим щебетом ветви до самой дороги. А когда Карлос показал ему на часы, говоря, что они не успеют осмотреть дворец и прочие достопримечательности Синтры, маэстро объявил, что предпочитает остаться здесь и слушать музыку журчащей воды, а не глазеть на уцелевшие руины.

— Синтра — вовсе не древние камни и не готические руины. Синтра — именно это: журчащая вода, зеленый Мох… Как в раю!

Радость, переполнявшая душу маэстро, развязала ему язык, и он добавил, повторяя свою шутку:

— Вы-то уж должны это понимать, сеньор Майа, вы ведь — знаток испанок!

— Сжалься надо мной хоть перед лицом природы! — пробормотал Карлос, задумчиво чертя по земле тростью.

Они замолчали. Кружес любовался садом, расположенным под стеной, где они сидели. Сад, весь засаженный кустарником, цветами и деревьями, напоминал зеленое гнездо; он задыхался от буйной растительности, пощадившей лишь небольшое пространство, где круглый полупересохший прудик с двумя-тремя кувшинками на застывшей поверхности воды отливал зеленью, отражая густые переплетения ветвей. То тут, то там среди прекрасно-необузданной листвы глаз натыкался на следы дурновкусного украшательства: на виток узенькой, как лента, высветленной солнцем дорожки, навязчивую белизну гипса. В доступных взору уголках сада, несомненно принадлежавшего людям с достатком, алоэ и кактусы соседствовали с редкими тепличными растениями, раскидистые ветви араукарий просовывались сквозь темные иглы стройных сосен… И здесь же слегка трепетали, распространяя аромат розовых цветочных гроздьев, лезвиеобразные листья печальной изгнанницы пальмы. Кое-где сплошным ковром белели грациозные маргаритки; вокруг одинокой розы парами вились бабочки.