Жозе Эса де Кейрош - Семейство Майя

Когда к нему вернулся дар речи, последовал яростный взрыв:

— Я вызову его на дуэль, этого мерзавца, заставлю стреляться в пяти шагах и всажу ему пулю прямо в сердце!

Из его горла вновь вырвались полузадушенные всхлипы, и он, топая ногами и размахивая кулаками, принялся неистово вопить, словно упиваясь пронзительностью собственного голоса:

— Я хочу убить его! Хочу убить его! Хочу убить его!

Затем как одержимый, не замечая Карлоса, он стал быстрыми шагами ходить по кабинету, стуча каблуками и волоча по полу плащ; плохо привязанная шпага колотила его по ногам в алых чулках.

— Итак, все открылось, — пробормотал Карлос.

— Разумеется, все открылось! — Эга, продолжая бегать по кабинету, воздел руки к небесам. — Но не могу понять, каким образом! Впрочем, догадываюсь… Выгнать меня вон! Нет, я должен всадить ему пулю прямо в сердце! Клянусь честью моих предков, я уложу его наповал!.. Я хочу, чтобы ты завтра пошел к нему с Крафтом… Мои условия таковы: драться на пистолетах, в пятнадцати шагах!

Карлос, успокоившись, допивал чай. Потом сказал нарочито будничным тоном:

— Мой дорогой Эга, ты не можешь вызвать Коэна на дуэль.

Эга остановился как вкопанный; глаза его засверкали; однако немыслимые траурные брови и колыхавшиеся на шляпе петушиные перья делали его гнев комическим и театральным.

— Не могу вызвать на дуэль?

— Нет.

— Но он выгнал меня вон…

— Он был вправе так поступить.

— Вправе? Осрамить меня перед всеми?..

— Но ведь все знают, что ты любовник его жены!

Эга ошеломленно поглядел на Карлоса. Потом протестующе воскликнул:

— При чем тут жена!.. Речь не о ней! Для меня это вопрос чести, я должен вызвать его на дуэль и убить его!..

Карлос пожал плечами.

— Ты сейчас не в себе. Поезжай домой и завтра никуда не выходи: посмотрим, если он сам пришлет секундантов…

— Кто, Коэн! — взревел Эга. — Этот мошенник, эта каналья!.. Я его или убью, или отделаю хлыстом по лицу. Он меня вызовет! Еще чего… Ты с ума сошел…

И он вновь принялся вышагивать от зеркала до окна, вздыхая, скрежеща зубами; и резкие взмахи его плаща колебали пламя свечей в канделябрах.

Карлос, стоя у стола, молчал, наполняя вновь свою чашку чаем. Вся эта история начала представляться ему смешной и недостойной: и угрозы оскорбленного мужа вышвырнуть пинком любовника жены, и мелодраматическая ярость Эги; и он не мог удержаться от улыбки при виде долговязого Мефистофеля, который заполнял его кабинет алым сиянием бархатного плаща и в бешенстве твердил о чести и убийстве, хмуря наклеенные брови и звеня шпагой.

— Поедем к Крафту! — Эга прервал свое хождение, уцепившись за эту мысль. — Я хочу послушать, что скажет Крафт. У меня внизу карета, мы мигом до него доедем!

— Так поздно ехать в Оливаес? — Карлос посмотрел на часы.

— Карлос, если ты мне друг!..

Карлос, не прибегая к помощи Батисты, поспешно оделся.

Эга, пока он одевался, налил себе чаю и добавил туда рому: руки его так дрожали от волнения, что едва могли держать бутылку. Выпив чай, он перевел дух и закурил, Карлос зашел в ванную, ярко освещенную газом. Дождь все не утихал, поливая в саду и без того сырую землю.

— Ты думаешь, мы доберемся в такой дождь? — спросил Карлос Эгу.

— Доберемся, доберемся, — ответил Эга.

Он увидел домино и взял его с кресла, рассматривая дорогой атлас и красивый голубой бант. Потом, обнаружив перед собой большое зеркало-псише, вставил в глаз монокль и, отступив на шаг, оглядел себя с головы до ног и наконец, встав в позу, положил одну руку на пояс, а другую — на эфес шпаги.

— А я неплохо выгляжу в этом костюме, Карлос, не правда ли?

— Ты просто великолепен, — отозвался Карлос из ванной. — Жаль, что все рухнуло… А как была одета она?

— Она должна была быть Маргаритой…

— А он?

— Это животное? Бедуином.

И Эга продолжал стоять перед зеркалом, любуясь своей долговязой фигурой, перьями на шляпе, остроносыми бархатными туфлями и сверкающей шпагой — она приподнимала сзади его плащ, и он ниспадал изящной складкой.

— Все же, — Карлос появился в кабинете, вытирая руки, — ты сам-то понимаешь, что произошло: что он мог наговорить жене и почему решился на такой скандал?

— Ничего я не понимаю, — отвечал Эга, уже заметно успокоившись. — Когда я вышел в гостиную, он был там, одетый бедуином; кроме него был еще господин, одетый медведем, и дама в каком-то непонятном костюме — вроде тирольском… И он сразу же подошел ко мне и громко сказал: «Выйдите вон!» Больше я ничего не знаю… И не могу ничего понять… Эта каналья пронюхал обо всем, но, чтобы не расстроить бала, он ничего не сказал Ракели…

Он вновь воздел руки к небу и пробормотал:

— Ужасно!

Еще раз пробежав по кабинету, Эга, морщась, пожаловался уже другим тоном:

— И какой дрянью Годфруа приклеил мне эти дьявольские брови? Щиплет, мочи нет!

— Да отлепи ты их…

Перед зеркалом Эга заколебался: ему жаль было разрушать свою устрашающую маску Сатаны. Но все же он отлепил брови и снял шляпу с перьями: она была ему мала и давила голову. Карлос посоветовал Эге снять также плащ и шпагу и облачиться в его пальто — ехать к Крафту в таком виде невозможно. Эга еще раз окинул долгим, выразительным взглядом свой плащ, похожий на адское пламя, и с глубоким вздохом начал расстегивать пряжку пояса. Пальто Карлоса оказалось ему слишком широко и длинно: пришлось подвернуть рукава. На голову ему Карлос надел шотландский берет. Обряженный таким образом — в красных дьявольских чулках, видных из-под пальто, и в алом жабо Карла IX, которое выпирало из воротника пальто, в старом берете на затылке, — бедный Эга походил на Сатану-изгнанника и оборванца, нашедшего приют у джентльмена, который, сжалившись над ним, снабдил его старым платьем.

Батиста проводил их со свечой до дверей, храня приличествующее случаю молчание. Эга, спускаясь, пробормотал:

— Худо, Батиста, худо…

Старый слуга лишь пожал плечами в знак того, что все в этом мире худо.

На темной улице лошади понуро мокли под дождем. Однако кучер, услыхав, что ему обещают целый соверен, прикрикнул на них, захлопал кнутом, и старая колымага рванулась с места, грохоча по мостовой и разбрызгивая лужи.

Время от времени им навстречу попадались собственные выезды и в свете уличных фонарей мелькали белые непромокаемые плащи лакеев. И тогда картина бала, в этот час достигшего своего апогея, и Маргарита — ведь она, ни о чем не подозревая, вальсирует в чьих-то объятиях и страстно ждет его появления, — и ужин после танцев, шампанское, блестящие тосты, которые он должен был произнести, — все эти утраченные радости терзали сердце несчастного Эги, срывая с его уст глухие проклятья. Карлос молча курил, вспоминая свой визит в отель «Центральный».